Отец подарил им по доброму коню: тому, кто знал на память словарь и газеты, — коня черного, как уголь, а тому, что был умен, словно муниципальный советник, и умел вышивать, — коня молочно-белого. Братья смазали себе губы рыбьим жиром, чтобы рты у них легче открывались. Все слуги собрались во дворе и смотрели, как они садятся на коней. Пришел и третий брат, — братьев-то было трое, но младший в счет не шел, потому что он был не такой ученый, как старшие; его так и прозвали «Ганс-чурбан».
— Куда вы? Зачем так вырядились? — спросил он.
— Во дворец едем, королевскую дочку улещивать. А ты что, не слыхал разве? Об этом ведь по всей стране трезвонили.
И они рассказали ему про свое сватовство.
— Вот оно что! — сказал Ганс-чурбан. — Это и я бы поехал.
Братья только посмеялись над ним и ускакали.
— Отец, дай мне коня! — закричал Ганс-чурбан. — Очень уж мне хочется жениться! Пойдет она за меня — ладно; а не пойдет — я ее сам возьму.
— Не мели чепухи! — отозвался отец. — Не дам я тебе коня. Куда тебе с нею разговаривать? Вот братья твои — другое дело, они молодцы!
— Ну, раз ты не даешь коня, — промолвил Ганс-чурбан, — так я возьму козла; этот козел мой собственный, он меня и довезет!
И вот Ганс уселся верхом на козла, стукнул его пятками по бокам и помчался по большой дороге. Ну и летел же он!
— Вот я и еду! — сказал себе Ганс-чурбан и во все горло заорал песню.
А братья не спеша трусили впереди да помалкивали: им нужно было как следует обмозговать свои выдумки, все рассчитать до тонкости.
— Эгей! — крикнул им Ганс-чурбан. — Вот и я еду! Поглядите-ка, что я нашел на дороге! — И он показал братьям мертвую ворону, которую подобрал с земли.
— Эх ты чурбан! — отозвались они. — На что она тебе?
— Я ее королевне подарю.
— Попробуй, подари! — Они рассмеялись и поехали.
— Эгей! Вот и я еду! — снова крикнул Ганс. — Смотрите-ка, что я еще нашел! На дороге такое не каждый день валяется.
Братья опять обернулись посмотреть.
— Вот чурбан! — сказали они. — Это старый деревянный башмак, да еще без верха. Может, и его отдашь королевне?
— А как же! — ответил Ганс-чурбан.
Братья рассмеялись и поехали дальше.
— Эгей! Вот и я! — закричал опять Ганс-чурбан. — Да вы смотрите только — чем дальше, тем больше! Эгей! Такого и не придумаешь!
— Ну, что ты еще нашел? — спросили братья.
— Э, нет! — ответил Ганс. — Этого я не скажу! А королевская дочка-то как обрадуется!
— Тьфу! — плюнули братья. — Да ведь это просто грязь. Ты ее, должно быть, в канаве подобрал?
— Так оно и есть! — подтвердил Ганс-чурбан. — Самая первосортная грязь, так и течет меж пальцев, не удержишь! — И он доверху наполнил себе карман грязью.
А братья пустились вскачь и приехали на час раньше Ганса.
Остановились они у городских ворот. Там женихов нумеровали по порядку. Всех их поставили друг другу в затылок, по шестеро в ряд, да так тесно, что они и руки поднять не могли. Это было придумано ловко, а не то могла бы тут же потасовка начаться, — ведь каждому хотелось стоять впереди.
Все остальные жители страны толпились вокруг замка и заглядывали в окна, чтобы увидеть, как королевна принимает женихов. Надо сказать, что, как только жених входил в зал, красноречие его пропадало.
— Не годится! — кричала королевская дочь. — Вон!
И вот вошел один из трех братьев — тот, что знал на память словарь. Но он все перезабыл начисто, пока дожидался. Пол под ним скрипел, потолок был зеркальный, так что он мог видеть себя вверх ногами. У каждого окна стояли три писца и муниципальный советник и записывали все слова, какие тут говорились, чтобы поместить их в газету, которая продавалась на углу за два скиллинга. В довершение всего в комнате горела печка, да так жарко, что стенки ее накалились докрасна.
— Ну и жара здесь! — проговорил, наконец, жених.
— Это потому, что отец сегодня цыплят жарит! — отозвалась королевская дочка.
— Э-э! — промямлил жених.
Не ожидал он, что получится у них такой разговор. Он и не сумел вымолвить ни слова, хоть ему и очень хотелось выдумать что-нибудь посмешнее.
— Э-э! — повторил он.