А маленькая пастушка заплакала, посмотрела на своего милого дружка — фарфорового трубочиста — и сказала:
— Прошу тебя: уйдем отсюда в широкий мир; здесь нам оставаться нельзя!
— Я хочу того, чего хочешь ты, — ответил ей маленький трубочист, — уйдем хоть сейчас! Уверен, что смогу прокормить тебя своим ремеслом.
— Ах, если бы нам поскорее спуститься с подзеркальника! — вздохнула пастушка. — Я буду счастлива, только когда вырвусь с тобой на волю.
Трубочист утешил ее, потом показал ей, как удобнее спуститься вниз по бордюру и позолоченным резным ножкам подзеркальника. Тут им очень пригодилась его лесенка, и вот они уже ступили на пол; посмотрели на шкаф — видят, что там начался переполох.
Резные олени еще больше вытянули шеи, насторожили рога и принялись крутить головой, а козлоногий обер-унтер-генерал-капитан-сержант высоко подпрыгнул и крикнул старому китайцу:
— Они сбежали, сбежали!
Беглецы слегка испугались и быстро прыгнули в выдвижной ящик под окном.
В этом ящике хранились три-четыре неполные колоды карт и крошечный кукольный театр, который был расставлен, насколько это позволяло место. В театре шло представление. В первом ряду сидели все дамы — червонные, бубновые, трефовые и пиковые, и обмахивались своими тюльпанами. Позади них стояли валеты, у каждого из них было по две головы — одна вверху, другая внизу. Пьеса была о двух влюбленных, которым никак не удавалось соединиться, и пастушка, глядя на них, заплакала, — спектакль напомнил ей ее собственную участь.
— Ах, я не могу больше выдержать! — пролепетала она. — Выберемся отсюда!
Но когда они снова очутились на полу и посмотрели на свой подзеркальник, то увидели, что старый китаец проснулся; он сдвинулся с места и куда-то переползал сидя, — он всегда сидел скрестив ноги, а ходить не умел.
— Старый китаец гонится за нами! — вскрикнула маленькая пастушка и так испугалась, что упала на свои фарфоровые коленки.
— Вот что мне пришло в голову, — сказал трубочист. — Залезем с тобой в большую вазу для пряностей, вон ту, что стоит в углу. Ляжем на лепестки роз и лаванды и будем оттуда бросать соль в глаза китайцу, если он сунется к нам.
— Это мало поможет! — возразила пастушка. — Кроме того, я знаю, что старый китаец и ваза были когда-то помолвлены, а раз они любили друг друга, то это чувство не могло исчезнуть бесследно. Нет, нам остается только одно — выбраться в широкий мир.
— А ты не боишься тронуться в путь со мною? — спросил трубочист. — Подумала ты о том, как обширен этот мир, о том, что нам уже сюда не вернуться?
— Да, подумала! — ответила пастушка.
Трубочист с решительным видом посмотрел на нее и сказал:
— Я знаю лишь один путь — дымоход! А ты и вправду решаешься войти со мной в печку и потом карабкаться по топке и дымоходу наверх? Когда мы, наконец, доберемся до трубы, уж тут-то я сумею себя показать: мы поднимемся на такую высоту, что догнать нас не смогут; а на самом верху будет дыра — выход в широкий мир.
И трубочист повел пастушку к печной дверце.
— Ах, как там черно! — воскликнула она, но все же влезла вместе с трубочистом в печку и поползла через топку в дымоход, где не было видно ни зги.
— Ну вот, мы и в дымоходе! — сказал трубочист. — Посмотри, какая прелестная звездочка сияет наверху!
С неба на них глядела самая настоящая звезда; она сияла прямо над ними, словно хотела указать им выход. А они ползли и карабкались все выше и выше, — и какой это был тяжелый путь! Так высоко пришлось им взбираться, так высоко! Но трубочист помогал пастушке, поднимал ее, поддерживал и указывал, куда ей лучше ставить свои фарфоровые ножки. Так они добрались до самого верха трубы и уселись на ее краю, чтобы как следует отдохнуть, — ведь немудрено, что они устали после такой дороги.
Над ними расстилалось небо, усеянное звездами, а внизу виднелись крыши города. Трубочист и пастушка озирались по сторонам, глядя на этот огромный мир. Бедная пастушка раньше даже не представляла себе, что он такой; она положила головку на плечо трубочисту и так зарыдала, что позолота посыпалась с ее корсажа.
— Нет, это уж слишком! Я не в силах жить здесь. Мир слишком велик! — воскликнула она. — Ах, если бы снова очутиться на нашем подзеркальнике! Не успокоюсь, пока не вернусь обратно. Ведь пошла же я с тобой в широкий мир; а теперь и ты мог бы проводить меня домой, если хоть чуточку любишь!