— У-гу, у-гу! — загукали потом обе совы прямо над соседней голубятней. — Вы слышали? Вы слышали? У-гу! Одна курица выщипала себе все перья из-за петуха! Она замерзнет, замерзнет до смерти! Если уж не замерзла! У-гу!
— Кур-кур! Где, где? — ворковали голуби.
— На соседнем дворе. Это почти на моих глазах было. Просто неприлично и говорить об этом, но это истинная правда!
— Верим, верим! — сказали голуби и заворковали сидящим внизу курам:
— Кур-кур! Одна курица, говорят — даже две, выщипали себе все перья, чтобы отличиться перед петухом! Рискованная затея! Можно ведь простудиться и умереть. Да они уж и умерли!
— Ку-ка-реку! — запел петух, взлетая на забор. — Проснитесь! — У него самого глаза еще совсем слипались от сна, а он уж кричал: — Три курицы погибли от несчастной любви к петуху! Они выщипали себе все перья! Такая гадкая история! Не хочу молчать о ней! Пусть разнесется по всему свету!
— Пусть, пусть! — запищали летучие мыши, закудахтали куры, закричали петухи. — Пусть, пусть!
И история разнеслась из двора во двор, из курятника в курятник и дошла, наконец, до того места, откуда началась.
— Пять куриц, — рассказывали тут, — выщипали себе все перья, чтобы показать, кто из них больше исхудал от любви к петуху! Потом они заклевали друг друга насмерть, на позор и посрамление всему своему роду, нанеся своим хозяевам огромный убыток.
Курица, которая уронила одно перышко, конечно не узнала своей собственной истории и, как курица почтенная, сказала:
— Я презираю этих кур! Но таких ведь много. О подобных вещах, однако, нельзя, молчать. И я с своей стороны сделаю все, чтобы история эта попала в газеты! Пусть разнесется по стране, — эти куры и весь их род стоят того!
И в газетах действительно напечатали всю историю, и это истинная правда: одному маленькому перышку куда как нетрудно превратиться в целых пять кур!
1852
ПЯТЕРО ИЗ ОДНОГО СТРУЧКА
В стручке сидело пять горошинок; они были зеленые, и стручок зеленый, — вот они и решили, что весь мир тоже зеленый, и решили правильно. Стручок рос, росли и горошинки; все они сидели в один ряд — такая уж у них была квартира! Снаружи стручок освещало и согревало солнце, а дождик обмывал его; внутри стручка было тепло и уютно, днем светло, а ночью темно, как это и полагается. Горошинки все росли да росли и все больше и больше размышляли, сидя в стручке: чем-нибудь ведь надо было заняться!
«Неужели я всегда так и буду сидеть здесь? — думала каждая. — От долгого сиденья ведь и затвердеть можно! Я чувствую, что там, за стеной, что-то есть!»
Прошло несколько недель, горошинки пожелтели; пожелтел и стручок.
— Весь мир желтеет! — говорили горошинки; и были правы.
Но вдруг они услышали треск: кто-то сорвал стручок и сунул его в карман своей куртки, уже набитый стручками.
— Ну, сейчас нас выпустят на волю! — вскричали горошинки и стали ждать.
— Хотела бы я знать, кому из нас пятерых повезет больше всего? — проговорила самая маленькая горошинка. — Ну, да скоро это выяснится.
— Будь что будет! — сказала самая крупная.
Крак! — стручок лопнул, и все пять горошинок выкатились на яркий солнечный свет. Маленький мальчик держал их на раскрытой ладони и говорил, что они годятся для его ружьеца. Он тотчас же зарядил ружье горошинкой и выстрелил.
— Я лечу в широкий мир! Поймай-ка теперь меня, если сможешь! — пискнула горошинка и скрылась из глаз.
— А я, — сказала вторая, — полечу прямо на солнце; солнце это как раз такой стручок, какой мне нужен! — и тут же исчезла.
Две другие горошинки проговорили:
— Где бы мы ни очутились, будем там спать; куда-нибудь да попадем!
И хотя они скатились на землю, но ружья все-таки не миновали.
— Ну, мы улетаем дальше всех! — крикнули они.
— Будь что будет! — сказала последняя горошинка, улетая.
Ружье выстрелило, горошинка взлетела вверх, потом упала на старый дощатый подоконник под чердачным окошком и угодила прямо в щель, где в мягкой земле рос мох. Горошинка укрылась во мху, да так и лежала там — спрятавшись, но не забытая судьбой.
— Будь что будет! — повторила она.
В маленькой чердачной комнатке жила бедная женщина, которая днем уходила топить печи в чужих домах, пилить дрова и вообще делать всякую черную работу. Женщина была и сильная и прилежная, а все-таки жила в бедности. Дома, в тесной каморке, лежала ее единственная дочка-подросток, тоненькая и тщедушная, которая болела вот уже целый год; она и жить была не в силах и умереть не могла.