На другое утро после проводов эльфы нашли девушку в бреду тяжёлой горячки.
Позднее, вышучивая по какому-то поводу своего друга Беарнаса, поставленного Славуром предводителем оставшихся в Арде эльдаров, золотоволосый Амрод проговорился, что именно нолдор «захватнически узурпировал лекарские права» в их отряде и на протяжении нескольких суток никого другого к постели больной не подпускал «на добрую лигу»… До тех пор, пока Вирэт не пришла в сознание. В тот миг, когда встретились впервые их взгляды, как молнией поразила беззащитную душу девушки сострадающая боль в глазах эльфа; с ужасом поняла она, что причина, вызвавшая такой внезапный надлом в её здоровье, известна стала уже и им… Через некоторое время – после шутливой реплики Амрода – что только одному из них… Беарнас молчал, ни словом, ни взглядом не напоминая Вирэт о том, свидетелем каких откровенностей мог оказаться он за эти несколько суток. Более того, старался лишний раз не тревожить её своим присутствием, понимая, как тяжело ей видеть его теперь. Но всякий раз, когда нужна была его помощь, мгновенно и ненавязчиво оказывался рядом. И как-то раз увидела она вновь его глаза – в тени, за спинами других эльфов, чьи жизнерадостные песни и шутки стали основными «лекарственными процедурами» для выздоравливающего друга. И замолчал Амрод, обернулся изумлённо, недоумевая, к чему так странно приковались глаза Вирэт.
Она внезапно протянула руку. И Беарнас шагнул из тени. Лицо его, обычно скорбное и строгое, озарилось улыбкой редкостной красоты. Он бережно взял её руку, ещё бережнее накрыл другой рукой. Глаза словно пролились в глаза, и, освободившись от телесных оболочек, соприкоснулись души, чудесно осознавшие своё удивительное родство и способность к состраданию и сопереживанию. Вирэт не знала ещё тогда, какой трагедией была и для Беарнаса потеря Славура. Но ощутила сразу, каким счастьем оказалось для обоих на фоне этой трагедии их обретение друг друга.
Потому что именно в те дни заложились корни трещины, расколовшей эльфийский отряд в недалёком будущем вновь. Именно тогда, когда Беарнас на несколько суток «узурпировал» право на тайну кровоточащей от боли души Вирэт, громогласно заявил Теор о том, что «этот из милости принятый нолдор слишком быстро возвысился в своих глазах и рановато почувствовал себя полновластным предводителем»…
Никто не звал тогда Вирэт в кружок эльфов, решающих чисто эльфийские проблемы. Она не слышала ни обвинений, ни возражений, ни оправданий - она услышала тогда только страшное и горькое одинокое молчание Беарнаса (не смотря на то, что ваниар Амрод и тэлери Мэлнор всячески защищали нолдора). Тихо подошла, - и все замолчали, вскинув на неё глаза. Она тихо попросила прощения за вторжение, тихо шагнула за спину Беарнаса и – на несколько секунд просто положила ладони на его плечи… а затем поклонилась и ушла. И долгая тишина была после её ухода. Потом встал Беарнас и подошёл к Амроду, опустился на одно колено, - и голос его был твёрд и спокоен, и не было ни тени обиды в глазах, а только любовь и прощение:
- Брат… норо мэ эльво, делло… передаю тебе…
Она нашла его после эльфийского совета в бывших покоях Славура, - сердцем понимая, где нужно искать. За узким окном стояла непроглядная осенняя ночь с одинокой печальной звездой в прорези рваных облаков. Крохотный огонёк светильника на низком столике слабо освещал скорбное склонённое лицо. Беарнас всегда одевался в тёмное, за что и прозвали его Сумеречным Эльфом, и сейчас при виде этой траурной фигуры уже знакомой болью понимания и сострадания сжалось сердце. Она опустилась рядом на колени, ласково обняла ладонями его сжатые в замок руки:
- Брат… твою боль – мне…
Он рассказал ей в ту ночь о себе всё – горько и беспощадно взламывая пласты вновь окровавившейся, поруганной памяти. Ошеломлённая трагичностью и красотой этой одинокой в целом мире души, такой похожей на её не менее странную душу, поняла Вирэт, что связала их уже не только общая любовь к Славуру и общее горе от потери его. Жизненный путь обоих – одиночество, непонятость, изобилие страданий, - выработали и у эльфа, и у девушки из рода людей особую шкалу ценностей; ещё до этой драгоценной для обоих ночи чувствовала она, что слишком уж часто, чтобы оказаться случайным, совпадали раньше их с Беарнасом мысли и мнения, слишком легко – с полуслова, с полувзгляда, - понимал её этот эльф.
А потом Вирэт рассказала ему о себе - второму эльфу в отряде после Славура. Она не знала о своей семье, своих родичах ничего, только помнила…Зима, стылый ветер перевалов… вековечные синие заснеженные ели… запах смолы и горящей в костре хвои… Высокий суровый темноволосый мужчина с длинным воронёным мечом за поясом – отец. Двое рослых и стройных парней рядом с ним – братья. Ветер рвёт тяжёлые тёмные плащи… руки на заиндевелых рукоятях мечей… Она не помнит ни лиц, ни имён, ни голосов… точно они всегда молчали, и в молчании этом были – смертельная усталость и скорбное мужество обречённых. Женщина в сером плаще с капюшоном, тихонько напевая, укачивает её, девчушку лет пяти, под навесом у походного костра. Тёмная прядка выбилась из-под капюшона, щекочет детскую щёку… Вирэт не помнит ни материнского голоса, ни мелодии колыбельной… была то странная, - суровая и прекрасная, - песнь о летучей звезде, сияющей на шлеме дивного витязя, и о крылатой ладье, уносящей его в недоступные смертным заоблачные выси. Звезда эта – и путь, и надежда, и свет, иди за ней, твоей путеводной звездой…
… А потом был бесконечный чёрный каньон… затоптанный сотнями лошадиных копыт снег… трое воинов с мечами против лавины визжащих низкорослых всадников… и жуткий плотный свист стрел… и окровавленный снег… и детские ручонки, с криком тянущие за рукав, за полу плаща упавшую женщину… и сверкнувшее над её запрокинутым, залитым слезами личиком лезвие странного – полумесяцем – клинка… Но клинок не упал, - перехватила чья-то рука. Двое чужаков гортанно и яростно орут друг на друга … Жёсткая рука хватает её поперёк живота, швыряет на седло… И пока не угасло сознание, захлёбываясь кричит и тянется ребёнок к остающимся на снегу, улетающим навсегда из её жизни, бесконечно дорогим фигурам в глубине ущелья…
Дальнейшее помнить не хотелось. Она просто знала, - у спасшего ей жизнь воина была старая больная мать, и он привёз ей в помощницы пленную девочку. Но воин вскоре погиб в бою, ненадолго пережила его и старуха. Вирэт сменила ещё несколько хозяев, - разных и по-разному относившихся к ней: где сытнее кормили, где больнее били, где нагружали работой так, что мечталось только доползти в конце дня до подстилки. Последние хозяева были сравнительно добрее других; может, она смогла бы даже стать своею в этой семье, если бы захотела, тем более что там не было дочерей. Но что хотела она, эта странная тоненькая девочка с точно летящими впереди лица тёмными скорбными глазами? Она хотела одного – не забыть. Не забыть, что она здесь – чужая. Что люди, бросающие ей кусок или бьющие плетью, - убийцы её родных, враги. Потрясающее равнодушие к ласке и нечувствительность к побоям выделяли её с малых лет, она говорила себе, что эта ласка – врагов, и предпочитала ей боль. Распростёртые на кровавом снегу фигуры в мрачном ущелье, колышащаяся на снежном ветру прядка матери, сильная рука высокого, молчаливого воина на её плече… - она боялась забыть это больше, чем умереть. Она не хотела становиться своей среди этого дикого и вольного народа смуглых желтоволосых кочевников, с малых лет врастающих в сёдла мохнатых неприхотливых лошадок, вся жизнь которых была: охота и выпас табунов, военные стычки с соседями и гортанные песни у степных костров, выделка шкур и заготовка мяса, рукоделие из бисера и кости, долгие разгульные свадьбы и праздничные скачки-состязания…