Шли годы. Девочка становилась девушкой, - диковатой, молчаливой, с прилежными пальцами и глубокими скорбными глазами, всегда опущенными в работу. Лишь сны по-прежнему напоминали о далёкой и неизбывной боли. Они часто снились ей, - трое суровых воинов с мечами и женщина в плаще с капюшоном чуть позади них; высокие, в тёмном, - как запомнились с детства. Рукой с зажатым в ней мечом отец указывает в небо – всегда лазурно-яркое, совсем не ночное, но полное сияющих звёзд, с которого спускается залитая чудесным нежным светом ладья. Иногда с боков её поддерживают гигантские белоснежные крылья, иногда упряжка крылатых коней несёт над миром лучезарную лодку. Вирэт бежит к ней сквозь душистые степные травы, уже отчётливо видя затейливую резьбу на крутобоких бортах, сияние самоцветов, вплетённых в узоры… Тает сон, тает надежда на чудо, хрупкая, смешная детская вера в сказку…
Кто она? Чем так отличается от других? Для чего живут они? Для чего живёт она? Почему она – чужая? Ведь её тело так же чувствует усталость и боль, нуждается в тепле и пище. У неё зоркие глаза, она умеет метать тяжёлый дротик, скакать без седла, готовить запасы на зиму и выделывать шкуры. Но она точно знает, что ни один парень из племени хазгов, даже хромой Тэнк, - не возьмёт её в жены. И не потому, что у неё тёмные волосы и она рабыня. Глаза, через которые светится душа, выдают, что она – чужая. Вирэт знает, что у неё свой путь в этом мире. Меч отца указывает на Звезду. Но напрасно с такой тоской обшаривают вечернее небо скорбно-отрешённые глаза. Не появляется на нём крылатая лодка. Да и откуда она может взяться?!
Но лодка – появилась.
Они прорвались сквозь ущелье на Серые Равнины, - разбитые в пух и прах соседями-дефингами, потерявшие свои знаменитые табуны, израненные, голодные и озлобленные. Забивали последних заводных лошадей, - какая охота в зимней тундре? Потеря верховых лошадей обрекала на смерть. Стоны, вой и плач стояли над временным лагерем, - несколько палаток для вождей, море костров, жмущиеся к огню скорченные фигурки… Пал верховный вождь и четверо его сыновей. Терлог Хоторинг, Волк Терлог, младший брат вождя и хозяин Вирэт, собрал в своей палатке старейшин родов. Девушку выслали вон, едва она занесла баклагу с вином и берестяные чарки. Ничего иного она и не желала: от голода и усталости ноги едва держали её, но жизнь уже несколько месяцев упорно цеплялась за иссохшее, выдубленное смертельным переходом тело; а ведь очень многие остались в ледяных ущельях, сраженные голодом, холодом и вражьими стрелами. Она – оставалась жить. Засыпая, не ведала, будет ли утро… Но утро наступало для неё раз за разом. Словно неведомая сила укрепляла её душу, а душа волочила на себе тело, как одежду. И каждый вечер поднимались в сияющее небо тоскливые глаза, лишь оттуда ожидая ответа на свои неясные вопросы…
… Она только выступила за порог… и увидела прямо перед собою летящую звезду… Размером с ноготь мизинца, лучистое веретёнце, - она неторопливо двигалась по тёмно-лазурному небу, с востока – на запад, в сторону садящегося в сизые туманы тускло-багрового солнца…
… Вирэт стояла – не шевелясь… сколько – не знала… остановилось время, замерло дыхание… Пока жестокий удар хлыста не рванул ожогом плечо! Она качнулась, оборачиваясь. Рыча проклятия, надвигался на неё злобный Отокерт, старейшина рода Харуз, и раньше-то не упускавший случая причинить обиду «своенравной собаке» (ненавидящий необъяснимое спокойствие и отчуждённость холодных глаз пленницы), а сейчас особенно: удачный случай, - хозяин зовёт, а «собака» словно оглохла; так получай же за это, недобитая тварь!.. Хлыст вторично рассек воздух, и если бы Вирэт покорно приняла удар, дело этим, возможно, и закончилось бы, - проучил бы чужую рабыню, передал приказ Терлога (вина, небось, не хватило), ну, пнул бы разок для скорости… Но Вирэт, ещё не пришедшая в реальность, инстинктивно, по-звериному ловко уклонилась, отпрянула, и озверевший от голода, вина и злобы человекозверь совсем потерял рассудок. Оступившись, Вирэт упала. Рука наткнулась на железный штырь, крепящий стропила палатки… Как сумела выдернуть его из промороженной почвы слабая девичья рука? Отокерт наделся на этот штырь, как кусок мяса на шомпол… медленно ощупал его немеющими руками… и тушей, беззвучно свалился на землю…
Несколько секунд Вирэт смотрела ошеломлённо, ещё ничего не понимая… Потом…
… Погони не было, да и не могло быть. Впереди, на многие сотни безжизненных лиг вокруг, только вечная мерзлота Великой Северо-Западной Равнины. Она – смертница, и жизни ей отведено – от силы полтора дня. Тем, кто остался у выхода из ущелья и предпочтёт подобный же путь мечам наседающих врагов, вряд ли приведётся долго радоваться правильности выбора…
Она шла, пока могла - на запад, вслед за Звездой, которую ждала всю свою жизнь, и явь мешалась уже, видимо, с предсмертными видениями: Звезда не гасла - сияющая ладья на небесной лазури, не гас и бесконечный оранжевый закат; тёплый, по-летнему душистый ветер приносил с собою запах моря и шум прибоя, крики незримых чаек…
Она понимала, что умирает…
Она шла Домой…
*
В струящихся, как родниковые воды, глазах Беарнаса – светлеющее предрассветное небо. Он говорит одним дыханием, - точно тёплый душистый ветерок Заморья ласкает висок Вирэт:
- Эарендил…
Она понимает, что хочет сказать эльф - сотни раз продуманное, желанное и всё же отвергнутое ею; качает головой, улыбается горько и беспомощно:
- Нуменорцы были темноволосые и сероглазые… - и как строкой из песни заканчивает зачем-то певучей фразой, - … и век их был долог… А я…
Он улыбается тоже, - как красит его эта чарующая, дивная, нежно-ранимая улыбка! - смотрит ласково, как старший брат на наивного ребёнка:
- Это если они прямиком из Нуменора!
Она изумляется, - совершенно по-детски:
- А разве он позволяли себе… браки с другими народами?..
И безнадёжно качает головой:
- Теперь всё равно не проверить, не выяснить…
- Кто знает?.. Даруир токатор, эт-мерил, даруир…
Она горько кивает, опуская лицо, и - чувствует, как начинает стремительно бледнеть, точно вся кровь отхлынула от лица:
- Что ты сказал?!.
Беарнас тихо улыбается.
- Но ведь ты поняла.
- Что это?!
- Ранний даэрон. На нём говорили на побережье потомки нуменорцев ещё в конце Второй Эпохи. Где я только не жил… - горьковато добавил нолдор и, торопясь успокоить её расширившиеся во всю радужку зрачки, улыбается виновато:
- Я только подобрал слова, которые ты могла бы услышать в детстве…
- «Долгий путь, дитя моё…»
- «… долгий путь»…
… И взрывается сотнями разноцветных искр снег на перевале. Рыжее солнце цепляется краем за иззубренную вершину горы…
«Что там дальше, Дэйри?..»
Он поднимает её на руки… Почему она не посмотрела тогда ему в лицо, - оно ведь было совсем рядом?! Сейчас оно бы вспомнилось, такое бесценно-родное! Но ребёнок тянется глянуть за горные отроги, - как будто можно с такой высоты одолеть неодолимое хотя бы взглядом.
«Что там дальше, Дэйри?!»
Негромкий глуховатый голос, - из далёкого далека, из невозвратных глубин памяти…
«Там за морем страна… прекраснее которой нет на свете…»
«И мы идём туда?»
«Это долгий путь, дитя моё… долгий путь…»
… Низко опустив голову, Вирэт дышит тяжело, со всхлипом. Похолодевшими дрожащими пальцами сжимает виски… словно боится посмотреть в лицо эльфа, боится увидеть другое лицо… Боится ли?!.
- Кто ты?!.
- Ты… что-то вспомнила?
Она поднимает голову, залитые слезами огромные глаза.
- Его звали Даэрон… Брата!..
… Амрод переступил порог. Застыл изумлённо. Потемнел лицом.
Вирэт спала, накрытая плащом Беарнаса. Обеими руками, как ребёнок, удерживала под своей щекой ладонь сидящего на краю кровати эльфа. Его пальцы были ещё мокрыми от её слёз. Он не убирал руку, не шевелился, смотрел неотрывно в её лицо.
Амрод быстро подошёл:
- Брат!..
Увидев, что в поднятых на него глаза, ещё больше нахмурился. Властно и твёрдо взял нолдора за плечо. В коридоре они развернулись друг к другу.
- Что ты делаешь, делло?! Разве ты не догадываешься, почему ушёл Славур?!
- Я не Славур.
- Ты ведь помнишь его слова, - у неё свой путь в этом мире! И путь, быть может, великий, но это путь – человеческий… без нас!.. Зачем ты связываешь её сердце?