— «Кто смеет затевать ссору в моей палатке?» — строго крикнул он. Мгновенно все притихли. Наконец один выступил и рассказал в чем дело. Лицо «Могучего», как его называли, вспыхнуло гневом. «Когда это ставил я тебя за себя, Гассан?» — обратился он к человечку. Тот весь съежился от страха и прокрался к выходу. Один шаг Могучего и карлик головою вперед вылетел из палатки.
Когда он исчез, Могучий спокойно лег на подушки и трое мужчин подвели к нему Мустафу. «Вот тот, кого ты приказал нам привести». Тот долго и пристально смотрел на пленника. «Басса Сулиейки! Твоя собственная совесть подскажет тебе, почему ты стоишь перед Орбазаном», — сказал он. Тут брат бросился на колени перед грозным разбойником: «Господин мой! ты ошибаешься, я просто несчастный человек, а не тот басса, за которого ты меня принимаешь». Все удивленно переглянулись. «Тебя не спасет притворство, я позову людей, которые знают тебя». Ввели какую-то старуху. «Узнаешь бассу Сулиейки?» спросили ее. «Узнаю! Клянусь гробом пророка, это никто другой, как басса», был ответ. «Видишь ты, презренный, что вся твоя хитрость ни к чему?» — продолжал Орбазан. — «Ты слишком ничтожен, чтоб я стал позорить о тебя свой кинжал. Завтра с восходом солнца привяжу тебя к хвосту своего коня и буду гонять с тобою по лесам, пока солнце не спрячется за холмами Сулиейки!» Бедный брат совсем упал духом. «Вот плоды проклятий жестокого отца», — со слезами воскликнул он, — «погибла ты, сестра, погибла и ты, Зораида!» «Не помогут тебе жалобы», — сказал один из разбойников, прикручивая ему руки за спину, — «лучше скорее выбирайся из палатки. Могучий уж губы себе покусывает и посматривает на кинжал. Если еще ночку прожить хочешь, пойдем».
Разбойники только что выводили брата из палатки, как встретили трех других и с ними пленного. «Вот тот басса, которого ты велел сюда доставить», — сказали они и подвели пленника к Орбазану. Брат мельком взглянул на несчастного и ему бросилось в глаза действительное сходство его с собою; только лицо было смуглее и борода чернее. Могучий, по-видимому, очень удивился появлению второго пленного. «Кто же из вас настоящий?» — спросил он, поглядывая то на моего брата, то на другого. «Если ты спрашиваешь, кто басса Сулиейки», — отвечал гордо пленник, — «это я!» Могучий долго разглядывал его спокойным проницательным взором, затем молча подал знак увести бассу. Затем он подошел к брату, перерезал кинжалом веревки и пригласил его знаком сесть на подушку.
— «Мне искренне жаль, чужеземец, что я принял тебя за этого негодяя. Вини в этом судьбу, которая привела тебя к нам как раз в час, назначенный для гибели этого несчастного». Брат просил, как милости, отпустить его скорее, так как всякое промедление было гибелью для него. Могучий осведомился куда он спешит; брат чистосердечно рассказал все и Орбазан уговорил его спокойно переждать до следующего утра, а потом обещал сам вывести его на более короткую дорогу в Бальсору. Брат с благодарностью согласился, подкрепил свои силы и отлично проспал всю ночь в палатке разбойника.
Когда он проснулся, он быль один; сквозь стенки палатки до него доносились громкие голоса и среди них голос Могучего и темнокожего карлика. Он прислушался и к ужасу своему услышал, что карлик усиленно убеждает предводителя убить чужеземца, а то, говорил он, он всех нас предаст, как только освободится.
Мустафа понял, что карлик возненавидел его за то, что он был невольною причиною гневной вспышки Могучего. Он с ужасом ждал ответа. «Нет», — послышался ему сильный голос Орбазана, — «он мой гость, а право гостеприимства для меня свято. Да у него совсем не такой вид».
С этими словами он откинул полу палатки и вошел. «Мир с тобою, Мустафа», — сказал он, — «выпьем чтоб освежиться и отправимся в путь-дорогу». Они выпили по кубку шербета, потом взнуздали лошадей и поскакали. Скоро палатки остались позади, они выехали на широкую тропинку к лесу. Могучий рассказал брату, что тот басса, которого они захватили, обещал им полную безопасность в своих владениях, а вместо того, оказывается, захватил одного из храбрейших из них и повесил после страшных мучений. Они долго выслеживали его и уж теперь не выпустят его живым. Мустафа не решился возражать: он был слишком рад, что сам-то цел выбрался.