Не буду сильно распространяться про назначения, скажу только, что вся двигательная реабилитация свелась к вертикализации с помощью поворотного стола и пассивной гимнастике в кровати. Надо сказать, что по протоколу вертикализация начинается с 20 градусов, но его тело не могло вынести даже эту нагрузку – настолько он был слаб – и мы начали с 10. Цели поставили соответствующие. Что-то вроде «к концу курса реабилитации пациент сможет находиться в положении ортостаза** до 5 минут». Исходя из этого я приставил к пациенту не лучшего нашего инструктора. Обычно именно этому инструктору мы даём заниматься с самыми бесперспективными пациентами, чтобы силы более компетентных работников тратились на пациентов с высоким потенциалом. Представь какого же было моё удивление, когда на следующий день на утренней пятиминутке я услышал от этого вот инструктора, что мой пациент совершенно спокойно перенёс процедуру вертикализации в течение 20 минут в положении 80 градусов! Но я забегаю вперед.
В тот понедельник, а поступил он именно в понедельник, я остался на ночное дежурство по стационару. Учитывая наш профиль, эти дежурства всегда проходили спокойно. Я знаю, что вы принимаете пациентов по скорой и знаю специфику твоего отделения, и поверь, я говорю это не для того, чтобы позлорадствовать, а только для того, чтобы ты понял, случившееся ночью с понедельника на вторник – ненормально для нашего центра.
Первая странность настигла меня перед отходом ко сну. Я вышел на крыльцо покурить, а когда вернулся, увидел на сиденье возле поста охранника свёрток. Готов чем угодно поклясться, что его там не было, когда я выходил курить. Если бы кто-то прошел мимо меня и оставил бы его там, я бы, конечно, заметил. Курил я минут пять, и никто за это время не проходил мимо. Когда я спросил охранника, откуда этот свёрток, тот только хмыкнул и сказал, что-то в духе того, что следить за передачами для пациентов – не его работа. На вопрос о посетителе, который мог оставить свёрток, он также ничего вразумительного сказать не смог, однако в его голосе я слышал смущение, видимо, он сам не заметил откуда взялась передачка. На свёртке из коричневой бумаги красным маркером была написана фамилия моего блатного пациента. Судя по форме передачи – это была книга. Я распаковывать не стал, в таком виде передал сверток санитарке, которая отнесла его уже в палату. Зачем человеку, чье сознание разбито инсультом на осколки, книга, я придумать не мог. Решил, что там Библия или другое святое писание, хотя тяжёлым пациентам чаще передают иконки. На том и успокоился. Как всегда, на дежурстве я дождался одиннадцати часов, закрыл ординаторскую и улегся на кровать, что прячется от глаз пациентов и их родственников в отдельной комнатке за шкафом, где спокойно уснул.
Среди ночи меня разбудил стук в дверь. Пока я шел открывать, посмотрел на телефоне время – было около трёх утра. Медсестра сообщила, что у пациентки А. из 8-ой палаты истерика, никакие уговоры не действуют. Я накинул халат и пошёл в отделение.
Только я открыл магнитную дверь в отделение, как услышал протяжный хриплый, но не крик – скорее стон. Похоже, медсестра позвала меня не сразу, а какое-то время совместно с санитаркой пыталась утешить А., так что та успела охрипнуть к моему приходу.
На все мои вопросы она отвечала невпопад, говорила о чём-то своём. Из, казалось бы, бессвязной по началу речи я смог-таки выделить определённые паттерны. Между скудным и сбивчивым описанием своих эмоций, она говорила о ком-то, кто «сидел на её кровати, на самом краю возле ног и читал ей жуткую сказку, которую она никогда не слышала раньше, но теперь не сможет забыть», она пыталась повторить сюжет, но не смогла. Только обрывки: о каких-то неподвижных тенях, что перетекают одна в другую; о долине, где блуждает свет, долине, которая тянется во все стороны и не имеет края; о звёздной паутине, в глубине которой прячется Звездный Ткач – неведомое существо, что хочет украсть её голос и те немногие силы, что у неё есть; о дикой стае, что носится над пропастью и отлавливает души тех, что не попали в паутину и сорвались вниз. Уверен, тебя бы это заинтересовало. И если сначала она реагировала на мои вопросы, то затем перестала откликаться совсем. А только говорила и говорила, тише и тише с каждой минутой. Я слушал о её кошмаре почти двадцать минут, как вдруг она замолчала и уснула. Просто уснула. Глубоким, совершенно обычным сном. На всякий случай мы сняли ей ЭКГ, и на том с медсестрой покинули палату. Прежде, чем лечь спать я прошёлся по отделению. Заглянул и в палату к блатному. Тот лежал неподвижно, будто бы не человек, а гротескный манекен, накрытый одеялом. Точно кукла какого-то умственно-отсталого великана, которую он оставил у нас в центре, пока сам был занят своими делами. После того как пациентка А. замолчала, на отделение опустилась густая тишина. Я прислушался, даже перестал дышать на какое-то время, чтобы услышать хоть один звук от моего пациента, чтобы хоть как-то сбить ощущение того, что передо мной не палата, а кукольный домик в настоящую величину. Он не храпел, не посапывал, на самом деле я не слышал даже легкого дыхания. Взволновавшись, я прошел к кровати и склонился над его лицом. В этот миг мимо окон центра проехала редкая для того часа машина и залила синим светом фар палату. Я повернулся и, готов поклясться, в тот момент пациент М. смотрел точно на меня, смотрел широко раскрыв глаза, на лице его застыла жуткая кривая улыбка. А на стене за его кроватью частоколом возвышались уродливые тени, они покачивались то ли как высохшие сорняки на ветру, то ли танцевали как языки пламени, но я тут же бросился ко входу в палату и включил свет.