Понадобилось несколько минут, чтобы отдышаться. Пациент лежал на спине, глаза его были закрыты, грудь еле заметно поднималась под одеялом. Я подошёл поближе к кровати и обратился к нему по имени – ничего. И если открытые глаза и улыбка могли мне привидеться из-за игры воображения на истощённом болезнью лице в этом полумраке, то откуда же взялись пляшущие тени на стене? Ответ я нашел. Санитарка не убрала с подоконника бутылки, которые остались от прошлого пациента. Видимо, машина, проезжая мимо, светила фарами на них с разных углов – отсюда и видение «танца». Зато санитарка распаковала книгу пациента. Даже зачем-то открыла и в таком виде оставила на столе. Я посмотрел на разворот, но не смог прочесть ни слова. Слова будто бы были написаны иероглифами, но не египетскими, так хорошо нам знакомыми по фильмам, а иными, полными мотивов мира членистоногих. На этом я закончил осмотр палаты и как только оказался в коридоре, услышал голос позади. Тогда я был уверен, что кто-то тихо сказал «врач». Признаюсь, что я отчетливо расслышал лишь окончание, тогда как начало будто бы зажевали или сказали спросонья. Неудивительно, что тогда мой мозг, непривыкший к неопределённостям достроил слово до привычного мне. Сейчас же я уверен, что то было слово «ткач». Звук пролетел в ночной тишине, пропал и больше не повторился.
Не буду пересказывать те сны, что мучали мне оставшиеся часы перед рассветом, скажу только, что спал я плохо. На пятиминутке я доложил о ночном инциденте с пациенткой А. – её лечащий врач тут же добавила в схему лечения антидепрессанты и снотворное. Признаюсь, сил, а скорее желания, на утренний осмотр у меня не было. Только и делал, что глядел на часы над входом в ординаторскую и старался как можно быстрее написать свои протоколы, чтобы уйти после ночного дежурства пораньше домой. Ближе к десяти часам ко мне подошел логопед. Я сначала никак не мог понять, в чем он меня обвиняет. Он все говорил о какой-то невнимательности. По моему лицу он догадался, что его нападки летят мимо цели и сказал просто: «Этот ваш пациент разговаривает так, что скорее он может быть для меня логопедом, а не наоборот»
Буквально минуту спустя я был в палате блатного пациента вместе с логопедом. Тот и правда говорил. От вчерашнего помутнения сознания не осталось и следа. Речь его была настолько чистая, что я бы даже усомнился в том, что он работал охранником. Нет, конечно, и среди этой категории граждан встречаются грамотные и культурные люди, но то скорее отклонение от нормы. Он же поприветствовал меня каким-то старомодным выражением… пытаюсь вспомнить… Нет, не могу. Слишком много эмоция я испытал, чтобы еще и запомнить его слова. Но говорил он совсем не как охранник, да и в целом речь его изобиловала архаизмами, какими-то старомодными оборотами и не самыми очевидными сравнениями. Особенно меня удивил его чистый смех. Так не смеются те, кто прикованы к кровати. И глаза. Он смотрел точно на меня, никакого тебе ниглекта***. Прямой и глубокий взгляд думающих, анализирующих, поглощающих информацию глаз. В какой-то миг он смотрел на меня несколько секунд кряду, не отводя глаз, и меня тут же посетило ночное видение. Помнишь, то с тенями на стене. Невольно я перевел глаза выше головы пациента, но на стене, конечно же, ничего не было. Я был настолько поражен случившимися переменами, что вышел из палаты, позабыв о расспросе и осмотре.
Я вернулся в ординаторскую, заварил кофе, чтобы хоть дешевая химия простимулировала мой мозг. Пока шумел чайник, чтобы хоть чем-то занять разум, я стал слушать беседу остальных коллег. Лечащий врач пациентки А. докладывала заведующей, что та сегодня отказалась говорить. Буквально не проронила ни слова за утро. Да и с кровати так и не встала, хотя прежде она могла пройти с тростью из одного края коридора в другой, чем и занималась три раза в день, раздражая уборщиц.