— Но в этом случае вам пришлось бы покинуть этот дом? — быстро спросил Монк.
— Ax! — Майлз скорчил гримасу. — Как вы бестактны, инспектор! Да, вне всякого сомнения, нам пришлось бы это сделать. Но старый Бэзил здоров и протянет еще лет двадцать. И потом, убили ведь не его, а бедняжку Тави, так что эта нить рассуждений никуда нас с вами не приведет.
— А миссис Хэслетт знала о долгах своего брата?
Брови Майлза вспорхнули, придав его лицу насмешливое выражение.
— Не думаю, но вполне возможно, что и так. Во всяком случае, о его увлечении философскими идеями ужасного мистера Оуэна относительно разрушения семьи она знала отлично. — Майлз криво усмехнулся. — Я полагаю, вы не читали Оуэна, инспектор? Это господин весьма радикальных взглядов. Обвиняет во всех грехах патриархальный уклад. Согласитесь, что сэр Бэзил вряд ли может терпимо относиться к такого рода идеям.
— Едва ли, — кивнул Монк. — О долгах мистера Киприана знали многие?
— Конечно нет!
— Но с вами-то он был откровенен?
Майлз слегка приподнял плечи.
— Не совсем так… Я — банкир, инспектор. Я по кусочкам собираю информацию, не являющуюся общественным достоянием. — Он слегка зарделся. — И говорю вам это лишь потому, что в нашей семье произошло убийство. Надеюсь, вы меня понимаете. Все должно остаться между нами.
Он был готов к откровенному разговору. Монк видел это достаточно ясно. Ему тут же вспомнились слова Фенеллы о мистере Келларде и ее лукавый взгляд.
Майлз поспешил приступить к делу:
— Полагаю, произошла глупая ссора со слугой, изрядно возомнившим о себе. — Он взглянул на Монка в упор. — Октавия была молодой вдовой. В отличие от тетушки Фенеллы, скандальная хроника никогда ей удовольствия не доставляла. Думаю, один из лакеев чрезмерно увлекся Октавией, а та вовремя не поставила его на место.
— Вы в самом деле полагаете, что все было именно так, мистер Келлард? — Монк всматривался в его лицо: карие глаза под светлыми бровями, длинный с горбинкой нос, рот, который, в зависимости от настроения, мог быть чувственным или вялым.
— Мне это кажется более вероятным, чем подозрение, будто обожаемый ею Киприан мог убить сестру, боясь, что та донесет о его долгах отцу, с которым она откровенно не ладила. Или, скажем, что ее убила Фенелла, опасаясь, как бы братец не прознал, какие скверные знакомства она водит.
— Мне говорили, что миссис Хэслетт все еще оплакивала своего мужа, — медленно произнес Монк, надеясь, что Майлз правильно поймет его вежливый намек.
Майлз расхохотался:
— О боже! Какой вы все-таки ханжа! — Он откинулся на спинку кресла. — Да, она оплакивала Хэслетта, но при этом оставалась женщиной. Конечно, на людях она продолжала изображать скорбь. Это вполне естественно. Но Тави была женщиной — точно такой же, как и все они. И Персиваль, осмелюсь предположить, прекрасно это знал. Он вообще довольно сообразительный малый: пара улыбок, трепет ресниц, потупленный взор — и все уже ясно.
Монк почувствовал, как у него от ненависти сводит шею, но постарался, чтобы голос его звучал спокойно:
— Иными словами, вы полагаете, он все понял правильно? Именно этого ей и хотелось?
— О… — Майлз вздохнул и пожал плечами. — Смею предположить, позже она, естественно, вспомнила о том, что имеет дело с лакеем, но к тому времени он уже потерял голову.
— Есть у вас иные основания так полагать, мистер Келлард, кроме ваших собственных домыслов?
— Наблюдения, — сказал он раздраженно. — Персиваль — типичный дамский угодник, у него был флирт с одной или двумя служанками. Так что все можно было, знаете ли, предвидеть. — Лицо Майлза выразило мрачное удовлетворение. — Нельзя держать людей день и ночь в доме, чтобы в конце концов чего-нибудь не произошло. А Персиваль — человечишка, исполненный самомнения. Поинтересуйтесь им, инспектор. А теперь я прошу извинить меня. Больше я вам все равно ничего сказать не смогу, разве что призвать прислушаться к голосу здравого смысла и вспомнить все, что вам известно о женской натуре. Всего доброго!
На Куин-Энн-стрит Монк возвращался, охваченный самыми нехорошими предчувствиями. Хотя разговор с Майлзом Келлардом должен был, по идее, поднять ему настроение. В самом деле, Монк наконец-то нашел вполне приемлемую причину, из-за которой слуга мог убить Октавию Хэслетт, причем такой ответ давал ему возможность избежать многих неприятностей. Ранкорн был бы счастлив, сэр Бэзил — удовлетворен. Монк мог арестовать лакея и трубить победу. Газеты бы вознесли его до небес, расхваливая за быстрое решение проблемы. Ранкорна это, конечно, расстроило бы, но, с другой стороны, он бы утешился тем, что трудное и щекотливое дело завершилось быстро и без скандала.