К счастью, его все-таки не стошнило. Он снова откинулся назад, и я убрал руку, чтобы он оперся спиной о стену.
— Кто ты? — спросил я.
Дрозд на крыше пел все громче.
— Я никому не расскажу, честно.
Он поднял руку и стал рассматривать ее при свете фонарика.
— Я почти никто, — произнес он. — В основном я — Артр.
Он засмеялся, не улыбнувшись.
— Артр Ит, — проскрипел он. — Артрит. Он разрушает кости. Сначала превращает тебя в камень, а потом камень — в пыль.
Я потрогал распухшие костяшки его пальцев.
— А что у вас на спине?
— Пиджак, потом немного меня, а потом много-много Артрита.
Я снова потянулся потрогать то, что нащупал у него на спине.
— Даже не пробуй, — проскрипел он. — Все ни к черту не годится.
Я поднялся.
— Я пойду. Постараюсь, чтобы они подольше не приходили разбирать завал. Я принесу вам еще. И не приведу вам доктора Смертью.
Он облизнул губы с засохшим на них соусом.
— Двадцать семь и пятьдесят три, — произнес он. — Двадцать семь и пятьдесят три.
Я ушел. Почти на ощупь пробрался к двери и выскочил на улицу. Дрозд шумно вспорхнул и с криками улетел в соседний сад. Прокравшись в дом на цыпочках, я с минуту постоял возле девочки ной кроватки. Сунул руку под одеяльце, ощутил хрипло-сиплое дыхание. Такая мягкая и теплая, а косточки хрупкие- хрупкие.
Мама, не просыпаясь, подняла голову.
— Это ты? — прошептала она.
Я тихонько ушел к себе.
И заснул. И мне приснилось, что моя кровать сделана из веточек и устлана листьями и перьями. Как гнездо.
Глава 11
Утром папа едва двигался. Ходил весь скрюченный, деревянный. Жаловался на адскую боль в спине.
— Где этот чертов аспирин? — вопил он на весь дом.
Мама посмеивалась.
— Ничего, физические нагрузки пойдут ему на пользу. Жирок сгонят.
— Где аспирин, черт побери!
Я поцеловал малышку и побежал на автобус.
Первым уроком было естествознание, вел его Распутин. Он вывесил на доску плакат с изображением наших предков, бесконечной череды фигур, заканчивавшейся нами. Разные там обезьяны, приматы, потом всякие промежуточные существа и, наконец, люди. Оказалось, мы постепенно выпрямлялись, теряли шерсть, учились пользоваться инструментами. И голова тоже меняла форму, чтобы уместить наши большие мозги. Кут шепнул мне, что это полная чушь. Его отец говорил ему, что обезьяны никаким чудом не могли превратиться в человека. Достаточно посмотреть на них. Ничего общего!
Я спросил Распутина, будут ли люди и дальше менять форму.
— Кто знает, Майкл… Возможно, эволюция не имеет конца.
— Чушь свинячья, — прошептал Кут.
Мы перерисовали в тетрадь скелет обезьяны-примата и скелет человека. Припомнив, что говорила Мина, я рассматривал плакат очень тщательно. Потом поднял руку.
— Сэр, а для чего на спине нужны лопатки?
— Я помню, как объясняла это моя мама, — улыбнулся он. — А научного объяснения, честно говоря, не знаю.
Тут прозвенел звонок. На перемене Кут вздернул плечи, пригнул голову, вытянул вперед шею и, рыча, хрюкая и распугивая девчонок, понесся по коридору.
Люси Карр истошно заверещала:
— Перестань! Свинья!
Кут только прихрюкнул в ответ.
— Какая же я свинья! Я горилла! — И снова налетел на нее со страшным рыком.
Гоняя мяч на школьном дворе, я вдруг понял, что страшно устал. Шутка ли, я ведь не спал почти полночи. Даже Лики то и депо спрашивал, не заболел ли я часом. Потому что играл я отвратительно. В конце концов, я решил просто постоять у забора. И ко мне тут же подошла миссис Дандо.
— Что-нибудь случилось?
— Нет.
— А как ваша крошка?
— Хорошо. — Я стоял, роя носком землю. — Мне иногда кажется, что она не дышит. А потом смотрю — все нормально.
— Все и будет нормально, — сказала миссис Дандо. — Вот увидишь. Маленькие дети приносят много тревог, но ты и глазом моргнуть не успеешь, как она будет мутузить тебя почем зря.
Она приобняла меня. Всего на секунду. И мне захотелось рассказать ей о человеке в гараже. Но в этот момент я перехватил взгляд Лики. Он та-а-ак на меня посмотрел, что я тут же стряхнул с себя руку миссис Дандо и побежал на поле:
— Навесь мне! Навесь на головку!
На дневных уроках можно было и подремать. Математика — легкотня, потом мисс Кларц читала нам новый рассказ, на этот раз об Одиссее: как он и его товарищи попали в пещеру к одноглазому чудищу Полифему. Когда они, прикинувшись овцами, выбрались на волю, я уже почти спал.
Свой рисунок со скелетами я забрал домой.
В автобусе достал его и стал рассматривать. Рядом сидел старик с терьером на коленях. От него несло мочой и табачным дымом.
Что это у тебя? — спросил он.
— Мы так выглядели много лет назад.
— Что-то не припомню, — сказал он. — А я ведь довольно древний.
И он начал рассказывать, как в юности видел в цирке обезьяну. Ее надрессировали наливать чай, но в остальном она ничуть не походила на человека. Впрочем, может, она со временем изменилась к лучшему?..
В утолке рта у него пузырилась слюна. Он все-таки был не совсем от мира сего.
— У нас в гараже человек, — сказал я, когда он наконец умолк.
— Ась? — откинулся старик.
Терьер тявкнул, и хозяин стиснул ему мордочку рукой. Казалось, он напряженно думает.
— Ась? — очнувшись, повторил он снова. — А на трапеции там качалась одна очаровашка. Ну, ей-богу, почти летала.
Глава 12
Дома я застал доктора Смертью, на кухне с мамой и папой. Он держал на коленях девочку и застегивал ей подгузник. Мне он подмигнул.
Папа ткнул меня в бок. А у мамы было совершенно перевернутое лицо.
— Все этот ужасный дом! — сказала она, когда доктор ушел. — Разве она может нормально развиваться в такой грязи, в таком хаосе?
Она кивнула на заросли за окном.
— Это же ужас! Дурацкий унитаз! Сплошные развалины. И непролазная глушь.
Она заштакала. И сквозь слезы говорила, что нечего было переезжать. Нечего было лезть в эти вонючие руины.
Она металась взад-вперсд по кухне с ребенком на руках.
— Девочка моя, — приговаривала она, — бсдняжсчка моя.
— Девочку снова кладут в больницу, — шепнул мне папа. — Ненадолго. Врачи хотят за ней понаблюдать. Просто понаблюдать. Все будет в порядке.
Он тоже посмотрел за окно.
— Я стану работать не покладая рук. К ее возвращению здесь будет чистота и порядок.
— Я тебе помогу, — произнес я, но он, похоже, меня не услышал.
Мы съели по бутерброду с сыром, выпили чаю.
Малышка лежала рядом, в маленькой переносной корзинке. Мама ушла наверх, собирать вещи в больницу.
Я выложил на стол картинку со скелетами и тупо на нее уставился. Никак не мог сосредоточиться.
— Хорошая работа, — мимоходом, не всматриваясь, заметил папа.
Я поднялся по лестнице и сел на ступеньку между этажами.
Мама пихала в сумку все подряд: ползунки, подгузники, распашонки. Она скрежетала зубами, словно злилась на весь мир. Заметив меня, она попыталась улыбнуться, но тут же отвернулась.
Закончив, она сказала:
— Не волнуйся, мы ненадолго.
Перегнувшись через перила, она потрепала меня по голове.
— Зачем человеку лопатки? — спросил я.