— Джейми! — рявкнул он своему племяннику, одному из двух воинов, охранявших де Тайллебура. — Вы с Дугласом доставите этого священника обратно к королю.
— Ты должен отпустить меня в город! — попытался протестовать доминиканец.
Сэр Уильям свесился с седла.
— Хочешь, чтобы я отрезал твои драгоценные яйца и сделал кошель из твоей мошонки, а? — с улыбкой спросил он священника и обернулся к племяннику: — Скажешь королю, что у этого французского попика есть новость, касающаяся всех нас, так что пусть его задержат до моего возвращения.
Рыцарь разумно рассудил, что если в Дареме действительно живет старый бенедиктинец-француз, то он как-нибудь найдет его сам. Желательно, чтобы возможность допросить старика получили слуги короля Шотландии, потому как тайну монаха, буде таковая действительно есть, можно будет продать французскому королю, сорвав при этом хороший куш.
— Забирай его, Джейми, — скомандовал он, — да приглядывай за этим чертовым слугой! Отними-ка у него меч.
Мысль о том, что какой-то клирик со слугой могут оказать ему сопротивление, вызвала у Джеймса Дугласа усмешку, но он повиновался дяде и потребовал, чтобы смуглый слуга отдал оружие. Тот заартачился было, и Джеймс уже схватился за собственный клинок, но после нескольких резких слов де Тайллебура слуга дал-таки себя разоружить. Ухмыльнувшись, парень подвесил отобранный меч к собственному поясу и сказал:
— Порядок, дядя. Они не доставят мне хлопот.
— Двигайте, — распорядился сэр Уильям и проводил взглядом племянника с его спутником, которые верхом на славных, захваченных во владениях Перси в Нортумберленде скакунах повели священника со слугой в королевский лагерь. Рыцарь не сомневался, что клирик нажалуется королю, и Давид, человек слабохарактерный, который и в подметки не годится своему великому отцу, будет переживать по поводу того, как бы ему не прогневать Всевышнего, а заодно и французов. Глупец, лучше бы думал о том, как не прогневать сэра Уильяма!
При этой мысли рыцарь самодовольно улыбнулся, но тут же приметил, что некоторые его люди на дальнем конце поля бредут пешком.
— Эй! — заорал он. — Какого черта? Кто приказал спешиться?
И только тут сэру Уильяму стало ясно, что из рассеивавшейся, разлетавшейся клочьями дымки появились вовсе не его люди, а он сам, хотя и нутром чуял неладное, совсем позабыл об опасности, отвлекшись на этого проклятого попа.
Он еще чертыхался, когда с юга, со свистом рассекая воздух, прилетела первая оперенная стрела. Затем послышался звук разрываемой наконечником плоти, похожий на тот, какой производит тесак мясника, — мощный удар, разорвавший его мысли. Сталь со скрежетом ударилась в кость, жертва шумно выдохнула воздух, и на долю мгновения воцарилась тишина.
А потом раздался пронзительный вопль.
* * *Томас Хуктон услышал колокола — низкий по тону перезвон и звучный, рокочущий гул. «Да уж, это тебе не звяканье колоколенки какой-нибудь деревенской церквушки, но громоподобные колокола могучего собора! Дарем!» — подумал он, и тут на него навалилась великая усталость, ибо путь сюда был долгим и трудным.
Путь этот начался в Пикардии, на поле, усеянном телами павших воинов и конскими трупами, знаменами и сломанным оружием. То была великая победа, и Томас недоумевал, почему после нее он ощущал лишь опустошенность и странное беспокойство. Англичане двинулись на север, осаждать Кале. Сам Томас должен был служить у графа Нортгемптона, но получил у него разрешение доставить своего раненого товарища в Кан, где, по слухам, жил знаменитый лекарь, который буквально творил чудеса.
Однако тут вышло монаршее повеление, запрещавшее отлучаться из расположения армии без личного дозволения короля. Граф обратился к королю, благодаря чему Эдуард Плантагенет и узнал о существовании Томаса Хуктона, отец которого, выходец из Франции по фамилии Вексий, был священником и принадлежал к семье, в которой, согласно легенде, некогда хранился святой Грааль. Разумеется, то были лишь слухи, обрывочные истории, блуждавшие в нашем суровом мире, но слухи эти касались не чего-нибудь, а чаши святого Грааля, представлявшей собой, если, конечно, она вообще существовала, самую большую драгоценность на свете. Король вызвал к себе Томаса Хуктона для расспросов, и тот попытался было отрицать всю эту историю, но тут вмешался епископ Дарема, лично сражавшийся в тесном строю, о который разбился натиск французов. Он рассказал, что отец Томаса некогда содержался в даремской темнице как повредившийся рассудком.