А вот Анна Одинцова… Как быть с ней? С одной стороны, она вела самую что ни есть вредительскую политику: вместо того чтобы, как нормальная советская комсомолка, провести соответствующую агитацию и разоблачить кулака, стала его невесткой! Хорошо, если, как она утверждала при встрече в Уэлене, ради любви к этому вчерашнему школьнику Танату. А если у нее были какие-то иные цели? С этими тангитанами трудно разобраться. Кто знает, что на самом деле у них на уме. Ну, на что ей жизнь в тундровой яранге, если даже она и очень любила Таната? Этим можно было заниматься и в Уэлене, и в Анадыре, и, в конце концов, можно было увезти мужа в Ленинград. Нет, ей вот именно захотелось пожить жизнью настоящей чаучуванау. За это время, как предполагал Атата, она достаточно вкусила от тундровой жизни. Очень даже возможно, что она только и видит во сне, как моется в горячей бане, облачается в белоснежное, чистое белье, расчесывает волосы частым гребнем, вычесывая расплодившихся вшей. Вообразив ее белое, чисто вымытое тело, Атата взволновался. Он делил женщин на две группы: с кем можно проснуться утром и с кем лучше расставаться накануне. С Анной Одинцовой он готов никогда не расставаться. Он бы ухаживал за нею, как настоящий тангитан, дарил цветы. Как в книгах или в кино. Правда, цветов большую часть года на Чукотке не достать, но можно это делать летом. Говорят еще, что тангитанские женщины любят духи. Парфюмерию на Чукотку завозили довольно щедро. Но все духи и одеколон сразу же раскупались как алкогольное питье. Как-то Атата посетил своего давнего друга, учителя в янракыннотской школе. Он занимал небольшой домик на краю селения, занесенный по самую крышу. К входу был прорыт туннель, из снежных стен которого торчал всякий мусор, большей частью бутылки. Они располагались послойно: в самом низу, когда спиртного было еще довольно в магазине, располагалась обычная водочная посуда. Потом шли темные бутылки из-под портвейна, повыше — бомбообразные, из-под шампанского, затем — самые разнокалиберные флаконы из-под духов и одеколона. А под свежим снегом, на самом верху — коробки детского туалетного подарочного набора, из которого был вынут только одеколон, а зубная паста и мыло остались нетронутыми.
Скорее всего, Анна Одинцова сама не виновата. Но так же легко ее и обвинить в сотрудничестве с классовым врагом. Так что все зависит от самого Ататы. Стоит только намекнуть Одинцовой о полной зависимости от него, как она заговорит по-другому.
В думах и мечтаниях время текло быстро. Дорога была отличная, полозья скользили легко, а день не убывал, только солнце уходило все дальше на запад, склоняясь над зубчатой грядой хребта, куда держал путь собачий караван.
Остановились ночевать на берегу еще дремлющей под толстым слоем снега и льда речки. Опытные каюры быстро соорудили палатку и надергали из-под снега ветки стланика. На жарком костре быстро закипел чайник и сварилось мясо. Но прежде всего покормили собак и сами поели копальхена. Что бы ни говорили русские про дурной запах квашеной моржатины, нет ничего более приятного, чем на легком морозце тонко резать моржовую кожу, проложенную слоем жира и чуть позеленевшего мяса. Язык ощущает легкое покалывание, мясо тает, постепенно наполняя желудок ощущением тяжелой, на долгие часы, сытости. Горячее мясо ложится следующим слоем, а потом — густой, крепкий чай, после которого с сожалением и сочувствием думаешь о тех, кто не испытывал блаженства неспешной трапезы после долгой дороги на открытом воздухе, на чистом просторе чукотской тундры. После этого можно со спокойной совестью завалиться спать в меховом кукуле, стиснутый для тепла с обеих сторон верными каюрами. Хотя у Ататы был изрядный запас спиртного, но он никогда не позволял ни себе, ни каюрам ни капли во время ночевки в открытой тундре. Другое дело — в яранге. Если все будет хорошо, то к исходу четвертого дня Атата рассчитывал догнать стадо и стойбище Ринто.