Когда появляются телята, стойбище больше не кочует.
Как и предполагал Атата, к исходу четвертых суток собаки оживились, а вскоре нарты въехали на взрыхленный копытами снег, перемешанный с черными орешками оленьего помета.
Он почувствовал, как в нем нарастает охотничий азарт.
В детстве он охотился на белого медведя во льдах недалеко от мыса Кивак. Он еще был мальчишкой, но считался уже достаточно возмужавшим, чтобы принимать участие в таком опасном предприятии. Когда он увидел мелькающего во льдах желтоватого зверя, он ощутил внутри рождение нового чувства, чувства преследования, присущего настоящему арктическому охотнику.
Вот и сейчас, направляя упряжки по следу, он в нетерпении понукал собак, покрикивал на них.
Яранги стойбища стояли у входа в узкую долину, чуть в стороне от опасно нависших снежных козырьков. Низкое солнце ярко освещало жилища, нарты, прислоненные к стене, людей, стоявших в безмолвии снаружи. Издали трудно было различить, кто из них мужчины, а кто женщины. И прежде чем приблизиться к ярангам, Атата раздал оружие каюрам, но строго наказал без команды не стрелять.
Он на этот раз занял переднюю позицию и первым стал приближаться к ярангам, придерживая собак. Стойбище располагалось так, что при подъезде к нему невозможно было миновать довольно высокую и крутую скалу, увенчанную снегом. Если ненароком сорвется огромный карниз снега, беды не миновать: засыплет так, что это место может стать могилой навсегда.
Вот уже можно различить двух женщин и мужчину. Кто же из них Анна Одинцова? Или ее нет среди встречающих? Нет, вот она. Она выше ростом даже самого хозяина стойбища Ринто. Но если не знать заранее, то ее никак не отличить от настоящей чаучуванау.
— Амын еттык! — еще издали приветствовал подъезжающего гостя Ринто.
— Ии, — сдерживая торжествующую улыбку, ответил Атата. — Вот я тебя и догнал.
— Твоя удача, — заметил Ринто.
Атата подвел упряжку почти вплотную к яранге, крепко вбил остол в плотный снег, чтобы собаки не сорвали нарту. Теперь он легко мог различить Анну Одинцову. Горячая волна поднималась изнутри, и он чувствовал, как вспыхнули щеки и руки налились теплой тяжестью. Он выпростал из оленьей рукавицы потную, горячую ладонь и протянул Анне, собираясь поздороваться с ней по-тангитански.
— Здравствуй, Анна, — он на секунду замялся, — вот не знаю вашего отчества…
— Николаевна, — подсказала Анна, но не протянула в ответ своей руки и сказала по-чукотски: — Амын етти!
Ринто поздоровался с подъехавшими каюрами и показал место, где они могут привязать собак. Он держал себя, как подобает хозяину стойбища, встречающего гостей. Обычай тундрового гостеприимства требовал оказания всяческой помощи путникам. Он осведомился, достаточно ли у них корма.
Атата ответил, что корма у них достаточно, что спать он будет в палатке вместе со своими каюрами.
— Я тебя не боюсь, — скатал он Ринто, — но так будет лучше и для меня и для тебя.
— Ты знаешь, что ты можешь расположиться в любой яранге, — степенно ответил Ринто. — А если хочешь жить в палатке — твое дело. Но, думаю, не откажешься от вечерней трапезы в моем жилище?
В разговоре между гостем и хозяином чувствовалась напряженность, но оба старались сдерживаться, и внешне создавалось впечатление, что ничего особенного между ними нет — просто гость прибыл в тундровое стойбище.
За столом хозяйничала Анна. Ей помогали Вэльвунэ и Катя. Глядя на маленького Тутриля. Атата подумал, что было бы хорошо, если бы у него и у Анны появился вот такой шустрый мальчишка. От этой мысли почему-то тревожно заныло сердце.
Он вежливо осведомился:
— Привыкли к яранге?
— Мне не надо было привыкать, — ответила Анна. — Я была готова к этому.
Атата задумался. Меньше всего в этой обстановке ему хотелось ссориться. Но не может тангитанка, комсомолка, выросшая в прекрасном городе Ленинграде, где произошла революция, где на каждом шагу тебе напоминают о величии рабочего класса, его коллективном чувстве, безвозвратно обратиться в чаучуванау! По ее поведению, по разговору видно было, что женщина она умная.
— Думаешь, мне приятно заниматься вот этим делом — раскулачиванием?
Анна усмехнулась:
— Мне кажется, что тебе это нравится. Нравится быть большим начальником, особенно перед беспомощными, загнанными в угол людьми.