Он искал дом настройщика, измышляя новую роль, наиболее подходившую для разговора с подозрительным стариком. Он осознал когда-то одну простую истину: лицедейство предшествует убийству. И именно благодаря маске убийство приобретает особенный терпкий привкус вожделенной кульминации в представлении жизни.
Порой он с командой истреблял целые корабли, пароходы, где были только морские стражи. Сабли прерывали чужие судьбы, незнакомые, скучные, «несыгранные». Ничего, кроме жажды убийств, Сварт не ощущал, и вскоре этого быстро сгорающего чувства стало недостаточно. И он начал искать иной источник темного наслаждения. Сначала он тратил львиную долю своей энергии для поддержания игры, маски, а затем возвращал себе сторицей, лицезря отчаяние людей, которых он предал. Вернее, к которым он втерся в доверие, а затем показал, как жесток бывает мир. Декорации рушились, маски сгорали, и представал истинный оскал самой смерти, которой Сварт провозглашал себя.
Впрочем, настройщик — иное дело, он изначально не мог доверять человеку, бесцеремонно влезшему в ход расследования. Он выстраивал свой спектакль. Так что начинать игру, как рассудил Сварт, вообще не имело смысла. Старик уже видел капитана вне всяких ролей. Хотя… Нет, всегда оставалась маска, только разной плотности. Она прилегала к лицу, да и непроглядно черная душа носила сотни масок. Иногда эти маски были так искусно выточены, что сторонний наблюдатель готов был бы решить, что это вовсе не игра, а раздвоение личности. Но… Он старательно играл свои страшные роли.
— На этой улице проживает настройщик? — спросил Сварт у первого встречного, когда череда поворотов вывела его на тихий проулок с аккуратными лавчонками и мастерскими.
Квартал занимали швеи-модистки, мелкие ремесленники и местные «люди искусства», судя по вывескам и одежде горожан.
— Да, там, за углом. Вы не пропустите, — махнул прохожий.
Вскоре замаячил дом настройщика, неприветливо громыхавший на всю улицу ржавой вывеской. Вокруг него носились с бешеным чириканьем стаи ласточек, облюбовавшие для гнезд крышу двухэтажного жилища с опадавшей поблекшей штукатуркой.
Сварт не любил животных, потому что не мог понять их логики. Их поступки, переплетаясь с культурными особенностями людской жизни, порой приобретали дико нерациональные формы, которые раздражали капитана, не терпевшего беспорядок.
По этой же причине он ненавидел неаккуратные жилища, несимметричные углы, неопрятную одежду. Когда все было расставлено по местам, он почти не замечал мира вокруг. Этот мир не вторгался в его внутренний мир, не отвлекал от мыслей. Но стоило внести толику хаоса, в нем словно тоже просыпался какой-то хаос: хотелось разрушить все до основания, чтобы сделать еще хуже, чем есть.
Он становился беспощадным, точно мстил самому себе, тому, другому, рассудительному перфекционисту, который больше был склонен измышлять хитрые планы, нежели кромсать людей саблями. Впрочем, сущности обоих, ютясь в одной заблудшей душе, были непроницаемо черны, покрыты копотью, липким бесцветным налетом, точно на старой посуде. О, да, липкую посуду Сварт тоже ненавидел, как и вообще многие липкие субстанции. После случая с осьминогами — в особенности. Все клейкое и вязкое вызывало неприятные ощущения.
«Вязкое… Как твоя душа. Как то, что к ней приклеено с рождения. Тебе нравится быть таким? Ведь нравится. Не испытывать сожалений, угрызений совести? Тебе нравится быть таким, как мы. Свободным!» — донесся из глубин сознания страшный голос. Застилая мир вокруг, блеснули алые глаза, снова коготь провел по бумаге. И улицы превратились в лабиринт, в ловушку, из которой не вырваться. Сварт вздрогнул от боли, пронзившей голову и сердце. Но вскоре все прошло, остались только ласточки, мелькавшие, как крошечные черные пятна. И чудилось, что их стая складывается чернильной кляксой в омерзительный оскал. Сварт зажмурился и протер очки.
От заставлявшего морщиться визга ласточек и громыхания на ветру злосчастной вывески вовремя отвлек разговор двух женщин, донесшийся из неказистого неровного дома. Одна из говоривших развешивала белье на длинной веревке, протянутой между короткими гвоздями, вбитыми в фасад дома. Вторая, судя по одежде, торговка, прибежала к подруге в гости обсудить сплетни.
Та, что развешивала белье, спешила поделиться новостями. Помимо обыденного женского бреда удалось выудить нечто дельное:
— Эй-эй, а я видела тут знаешь кого? Вечером. Не поверишь!