— Я хороший актер. Цирк жизни научил, — криво ухмыльнулся запекшимися губами капитан, вспоминая, как искусно ему удавалось играть чувствами людей, когда он рассказывал о мнимом кораблекрушении: — Я уже не первый раз вживаюсь в роль. Как будто создаю новую личность. А потом, когда необходимо, возвращаюсь в себя настоящего.
— Этот кровавый маньяк и есть ты настоящий? — недоумевал Эльф, вспоминая от всезнания, как Сварт истреблял корабли морского дозора да жителей прибрежных деревень: — Как он мог желать покоя?
— Я настоящий — это нечто среднее между маньяком и всеми моими ролями, — уклончиво, хмурясь, отвечал Сварт.
Мог ли он сказать, кто он на самом деле? Он не первый раз надевал маски. Лицедейство и кровопролитие сопровождали его с самого детства. С десяти лет, когда он танцевал на канате перед восторженной толпой. С шестнадцати лет, когда он втирался в доверие к капитану корабля, чтобы подняться от матроса до старшего помощника. И выше. Для шага «выше» ему всегда требовалось кровопролитие. А поначалу — лицедейство.
— Это как разбитое зеркало. Ты для каждой роли отодвигаешь свою личность и вживаешься не в роль, а в новую личность.
— Ставки в спектаклях обычно слишком высоки.
— А не рискуешь ли ты каждый раз потерять свою настоящую личность? — сощурил глаза Сумеречный, который все-таки пошевелился, садясь, хватаясь ладонями за виски.
— Думаю, теперь должна быть ясна еще одна причина моей ненависти к Маиму, — гневно прошипел Сварт: — Да, такая долгая игра наполняла меня ненавистью. Но потеря личности была одним из вариантов, ведь притворяться надо было на самом высоком уровне.
Настолько, что сам начинаешь верить. Верить, что ты живешь среди них… верить, что ты… жертва кораблекрушения, казначей лорда… Друг его дочери, в конце концов. Проклятье! Только ненависть сохраняет твои истинные замыслы!
— Может, не стоило так сохранять, — снова упал на плот Сумеречный Эльф, охнув от ощущения обожженного тела.
— Я ненавижу их, счастливых по праву рождения, — сурово бросил Сварт.
Сквозь маску его игры вдруг трещиной прошла давняя обида, боль, непонимание. Только такая давняя, что много лет назад перегорела, исказилась, хранясь на задворках сознания.
— Ну, вот ненавидишь ты богачей, а давай сделаем революцию, и больше их не будет, — слабо рассмеялся Сумеречный Эльф, поводя картинно рукой, точно желая дотронуться до неба.
— Это невыполнимо, — с тоской прозвучал сдержанный вздох.
В идеалы сотен революций и смены правителей пират никогда не верил. В Круне случались и дворцовые перевороты, и революции, а страна все так же изнывала от нищеты и эпидемий.
— Эх, опять все перечеркнул одним словом. Ты просто завидуешь, — бросил с насмешкой Эльф, но потом твердо проговорил: — Тот, кто ненавидит, никогда не захочет стать таким же, как объект своей ненависти.
Внезапно глаза собеседника закатились, по телу прошла судорога, заломившая руки и ноги под неестественными углами.
— Эй! Хранитель-вредитель! Ты сдохнуть решил? — встрепенулся пират и пнул спутника к краю плота.
Какой-то дикарский, животный страх перед трупом и разложением охватил его. Впрочем, Сумеречный Эльф, ощутив соленую воду, пришел в себя, забираясь обратно на бревна. Затем окунул голову и быстро вынырнул, вдыхая жадно воздух.
— Ух, водичка освежает, — радостно проговорил он. — Хлебнул солененькой. Тоже неплохо.
— Ты солгал насчет суши! Ты сам не знаешь, куда нас несет! — внезапно вцепился в шею спутника Сварт и начал душить.
Сумеречный Эльф попытался разомкнуть его цепкие пальцы.
— Гора! Гора чаек! Ты видел ее? — прохрипел, вываливая синеющий язык, Сумеречный Эльф.
Сварт вспомнил, что враг спал, когда капитан заметил скалу с чайками, застывшую посреди моря, а значит, не мог придумать эту гору как отговорку. Поэтому разомкнул свои длинные узловатые пальцы.
— Видел, — кивнул он, сжимая кулаки, чтобы не довершить начатое. Хотя он и позабыл, что перед ним бессмертный.
Эльф улыбнулся обнадеживающе, падая снова на бревна плота, морщась от боли.
— Уже скоро… Скоро…
Сварт не верил словам Сумеречного, он вообще не умел верить ни в высшие силы, ни в судьбу, ни в людей, ни в существование сокровищ. Но обещаниям бессмертного стоило верить. Он знал и про течение, и про скалу чаек. И к вечеру бескрайнюю синеву океана прорезала черная полоска. Едва заметная, но отчетливая. Не мираж, не обман.