Все замолчали и шли еще некоторое время в тишине, лишь вслушиваясь в далекие переговоры крестьян. Сварт, шествовавший впереди всех с прямой королевской осанкой, как-то странно ссутулился, точно устал от пути. Устал от долгой пыльной дороги в неизвестность. Вот только этой ли дороги?
Сумеречный Эльф мысленно обратился к свитку пирата, который ныне оказался в лапах асуров. В него словно вписывали что-то, искажали, перепутывая причину и следствие, постепенно вытягивая силы носителя судьбы, но не позволяя умереть. Но, когда речь шла об убийствах, Сварт делал сам осознанный выбор. Вся жестокость, вся ненависть, которая скопилась между строк, отдавала чем-то противоестественным. Мерзким. И Эльф перестал смотреть. Тихонько перемигиваться с улыбчивой Мани ему нравилось больше.
Чтобы как-то развлечься, они строили друг другу забавные рожицы, пока капитан не видел. И Сумеречный Эльф невольно вспоминал своих детей… Которые не были бессмертными, в отличие от него самого. И вместо веселья снова наваливалась печаль. Даже хуже — глухая тоска. Он все куда-то шел, через миры, через судьбы. Иногда связывал себя со смертными, верил, что так получит искупление. А доставалась ему только новая боль и свежие могилы. И он шел дальше в неизвестность, как и вся их компания теперь.
— Так живешь, точно мышь в соломе, копошишься. И ничего, кроме соломы, не видишь. Реальность, она ведь так же иссушена. У тебя самого только кусочки ее отдельные, мирки. Особенно, если жизнь тихая. А туда прорываешься — и мир вдруг целостность обретает. И даже больше, — продолжал говорить Сумеречный, на что Скерсмол воодушевленно отвечал:
— Да… Утешение, что ли, и прозрение.
— Привал, — объявил Сварт, еще раз обрывая разговор, который ему все меньше нравился.
А во время привала все без указаний знали, что делать. Все они давно проголодались и рассыпались суетливо по лесной поляне, сойдя с тракта, в поисках еды.
Мани исчезла на какое-то время, но вскоре притащила вишни, завернутые в платок. Она утверждала, что не украла их, а немножко помогла старому деду, достав урожай с верхних веток, за что получила часть ягод.
Скерсмол вынюхал несколько съедобных кореньев. Но больше ничего не добыл.
Сварт на правах капитана ничего не делал. Он прислонился к стволу дерева, согнув одну ногу, вытянув по давней привычке другую и запрокинув голову. Так он проводил долгие часы в своей темной каюте. А теперь каюты не было. Только небо.
Сквозь узорные листья высокого южного дуба дымно сочились золотые лучи, касаясь лица. Сварт недовольно щурился от отсутствия полной тени, и дуб казался слишком жестким, слишком высоким. Но словно дерево притянуло к себе — не избежать. Как гроб.
Причиняя себе неудобства от вывернутой, выгнутой гортани, Сварт почти бесшумно прошептал, туманно рассматривая бесконечное небо:
— Там нет ничего… Ничего.
Длинные руки распластались по траве, выгнулись неудобно запястья, безвольно, измученно. Складки кожи заламывались на стыке кисти с ладонью.
Голова всё ещё была запрокинута, становилось тяжело дышать. Но он продолжал смотреть в небо, как будто намеренно сам себя мучил. По небу плыли облака, проглядывали сквозь листву. И он смотрел, словно выпадая из реальности, по крайней мере, мысли вдруг оказались далеко-далеко. Но, стоило только вернуться к реальности, он совершенно забывал эти мысли, точно слышал незнакомый язык. И мир состоял из звуков, шорохов, скрипов, отзвуков птиц.
«Сойти с ума не по привычке, не от желанья. От чего? От липкой боли безразличий, ведь нет там, нет там ничего», — донесся чужеродный голос собственных мыслей и отпечатался в искаженном свитке, куда вновь заглянул Сумеречный Эльф.
Сварт не понимал, что происходит. Искал рациональное объяснение. Да-да, все рационально. Наверное, от недостатка воздуха на миг показалось, что небо внезапно потемнело, стало неподвижным. И так же неподвижно в нем повисла, качаясь, как чучело на веревке, большая черная птица. Стало темно, точно близился конец света. И смерть готовилась увести в западню вечного заката.
Сварт видел все это, ощущал и знал, что не бесконечен. И невероятно хотел жить. Жить так, чтобы эта жизнь нравилась. Он выстраивал хитроумные планы, все ради своей выгоды. Только черная птица смотрела с беспросветной вышины гигантским каменным вороном, пронзительно, осуждающе. И если бы настал немедленно конец света, день гнева, он бы не нашел, что ответить неподвижной черной птице…