Мономах самодовольно улыбнулся и одобрительно потрепал философа по плечу. Но он вспомнил про болезнь Склирены, и снова морщины легли на его чело.
— Василий, — сказал он протостратору, — пойдем со мной; я хочу тебе дать иерусалимской земли. Пускай августейшая велит зашить в ладанку и носит на шее.
Он рукой сделал Пселлу и Лихуду знак, что они могут идти, и сам отправился вместе с Василием Склиром за иерусалимскою землей.
Проходя по пустым залам дворца, министр и ученый сперва молчали.
— У меня есть предчувствие, — заговорил наконец Лихуд, — что этот проситель сказал царю правду. Мне подали за последнее время множество жалоб на сборщиков податей в двух провинциях. Все это сильно меня тревожит.
— Не мне учить тебя, — сказал Пселл, — но мне кажется, ты должен принять меры, чтобы слух об этом не дошел до царя. Гораздо лучше, когда высшие не ведают всех наших мелочных забот и пребывают в уверенности, что все идет прекраснее, чем когда-либо… А между тем ты найдешь способ помочь беде.
Лихуд поморщился и, кажется, хотел возразить. Досадливо махнув рукой, он отвечал, однако, лишь на последние слова Пселла.
— Не знаю, найду ли… Я думаю, легче будет совсем сбросить с себя эту обузу — попроситься в отставку.
— Что ты? — с ужасом воскликнул философ, — как можно. На тебя вся надежда, ты — великая польза ромеев, ты — наше утешение…
— Что же делать?!. — продолжал министр. — Империя расшатана; набеги варваров, войны и внутренние смуты ее изнурили. Эдикты и новеллы напрасно силятся поддержать правосудие — оно падает. Мы горды, мы презираем варваров, а готовы с унижением купить у них мир или союз. А внутри — лихоимство, незаконные поборы… государственные должности продаются, как овощи на рынке.
Лихуд махнул рукой.
— Да и может ли это быть иначе, — понизя голос прибавил он, — когда у царя на уме одни забавы: любовные утехи, шуты да пиры, да сказочные постройки, вроде Манганского монастыря св. Георгия. Казна пуста. А какие реки золота протекли через руки севасты Склирены!
— Да, — почти шепотом подтвердил Пселл, — я плакал, видя, что так растрачиваются казенные деньги, и так как я люблю отечество, я стыжусь своего царя.
И долго еще продолжался разговор в этом духе.
Вечером Мономах отправился к императрице.
В ее опочивальне царил полумрак; она сидела в кресле и внимательно слушала монахиню, которая в нескольких шагах от нее, стоя у аналоя, читала из жития святых. Два-три светильника и восковая свеча у аналоя тускло освещали большую комнату.
— Мы после дочитаем, — сказала Зоя монахине, когда ей доложили, что император идет. — Подожди в Гармонии. Я позову тебя.
Она встала, приветствуя вошедшего царя. Константин, видимо, был не в духе; он коротко отвечал на приветствие жены и, сурово сдвинув седые брови, сел около нее.
— Ты застаешь меня за обычным субботним занятием, — сказала Зоя, — я недавно вернулась из церкви и слушала чтение.
Он безучастно поглядел на нее и ничего не ответил.
— Ты не забыл, конечно, — снова начала царица, помолчав несколько мгновений, — завтра назначен большой выход в Великую церковь. После обедни будет молебен пред иконой Богоматери Одигитрии, которую ты отправляешь в дар жениху твоей дочери. Царевна уже предупреждена, что ей следует участвовать в выходе.
— Послы уезжают после завтра, — промолвил царь.
— Я буду весьма рада, когда этот брак наконец состоится, — заметила Зоя.
Мономах с раздражением махнул рукой.
— Ах, все хлопоты, заботы… все надоело мне.
— Ваше величество невеселы сегодня, — с иронией молвила старуха.
— Ты знаешь сама, чем я расстроен, — сухо ответил он.
— Конечно, — продолжала Зоя, — государственные дела нелегки.
— Меня заботит здоровье Склирены, — перебил он с нескрываемою досадой.
— А!.. — с притворным удивлением протянула царица.
Они замолкли.
— Разве ты не слыхала про ее болезнь? — спросил Мономах.
— Да, мне сдается, что слышала… — прищуриваясь сказала старуха. — Но у меня нет времени заниматься всякими пустяками и сплетнями. Ведь, кажется, врач говорил, что нет ничего опасного.
Наплыв негодования душил Константина.
— Так ты думаешь, нет ничего опасного? — с искривившеюся улыбкой проговорил он.
Она поглядела на мужа, как бы стараясь найти причину его волнения, и затем равнодушно отвернулась.