— Весь скот! Весь без исключения скот сейчас же зарезать! Чтобы немцам не достался! Скорей! Немцы сейчас войдут в село! Всем дачникам без вещей… сейчас же идти пешком к Ленинградскому шоссе! Там вас кто-нибудь подберет.
И началась невообразимая паника. Стали резать скот, резать, не дорезая. Раненые, но не убитые коровы, лошади, овцы и свиньи подняли такой рёв, стон и вой, что эти ужасные звуки запомнились мне на всю жизнь. Заходящее солнце, казалось, было красным от крови. Дачники, с искаженными от страха лицами, беспорядочной толпой устремились к шоссе.
И вот мы попали в Ленинград. В Ленинграде шла эвакуация. Однако, многие простые люди эвакуироваться не могли из-за отсутствия денег на дорогу. Зарплата в СССР в среднем в 10 раз ниже, чем зарплата за тот же труд на Западе и если человек не получаёт никаких льгот от партии, то он никогда не имеет свободных денег, с трудом перебиваясь от получки до получки. Срываться с места без денег, и ехать неизвестно куда, где нет никого знакомых, — было немыслимо.
Оставшиеся жители осажденного города сожгли на
всякий случай школьные и служебные почетные грамоты, у кого они были, и так приготовились к возможному приходу немцев. Чтобы уменьшить вероятность гибели от бомб, ленинградцы перенесли в дровяные подвалы свои кровати или раскладушки и стали спать в этих подвалах. Однако, главная опасность оказалась непредвиденной. В городе начался голод.
Как и во всей стране, в Ленинграде была введена карточная система на продукты питания с самого начала войны. Карточки были нескольких категорий: рабочие, иждивенческие, детские и для служащих. Больше всего продуктов питания было указано на детских карточках и на карточках для рабочих, однако, на деле продукты распределялись иначе. Не во всяком магазине можно было отоварить свои карточки. Их требовалось прикреплять к определенным магазинам. Порядок прикрепления карточек к магазинам определялся не только местожительством, но и социальной принадлежностью. Власти отвели сотни специальных магазинов для коммунистической элиты и ближайших коммунистических сотрудников. Были отведены отдельные магазины для партийных и хозяйственных работников, для работников НКВД, для писателей, для композиторов, для артистов, ученых, для семей высших офицеров, для специалистов военной промышленности и для разного рода номенклатурщиков. В то время, как в магазинах для народа продуктов для отоваривания карточек не хватало, в магазинах для привилегированных лиц, куда вход регулировался строго по пропускам, имелось достаточно разнообразных продуктов высокого качества. Карточки выдавались каждый месяц и за исключением хлебных не имели на своих талонах указаний на числа месяца, в которые продукты можно было бы отоварить в магазине. Поэтому каждую декаду месяца власти объявляли населению, какие продукты и в каком количестве, из числа указанных на их карточках, они могут купить.
Это и было фактическим распределением продуктов среди населения. Такой порядок позволял по одинаковым карточкам выдавать продукты коммунистической элите в большем количестве и лучшего качества, чем простым людям. В то время, как большинство талонов на продукты у простого народа ежемесячно оставались неиспользованными из-за отсутствия распоряжения властей об их отоварке, коммунистическая элита, согласно секретным распоряжениям тех же властей, отоваривала свои карточки целиком, да сверх того получала продукты питания даже на непродуктовые талоны, на которых было написано «керосин», «спички», «соль» или просто стояла цифра или буква.
То же самое было в столовых и ресторанах. Представители коммунистической элиты оказались прикрепленными к таким столовым и ресторанам, где они получали обильную и высококачественную пищу, в то время, как простые люди в обычных столовых за те же самые талоны, вырезаемые из их карточек, получали тарелку бурды, в которой плавало несколько крупинок и ничего больше.
Острый недостаток питания стал ощущаться через 2–3 месяца после введения карточек. Уже в сентябре месяце множество горожан направлялось на колхозные поля, находящиеся в непосредственной близости от города, где они собирали зеленые капустные листья и много раз вновь и вновь перекапывали картофельные участки в надежде найти оставшиеся картофелины.
Конина уже считалась таким же деликатесом, как сейчас черная икра. Люди стали потреблять в пищу новый продукт — так называемую дуранду, т. е. подсолнечные жмыхи, оставшиеся после выжимки из них масла. Дуранду пропускали сперва через мясорубку, а потом пекли из нее лепешки. Появились случаи, когда в магазинах голодные люди вырывали хлеб у слабых и больных и тут же съедали, не обращая внимания на крики и побои. Я видел однажды на Введенской улице, как старуха уронила бутылку с подсолнечным маслом, которое она только что получила по карточкам. Тотчас же какой-то мужчина лег на землю и, не обращая внимания на осколки стекол, языком вылизал все масло, вместе с пылью и грязью. Работницы хлебозаводов стали воровать тесто и выносить его через проходную, где их обыскивали вахтеры, в самых интимных частях тела.
Поздней осенью 1941 года в результате немецкой бомбардировки, но не исключено, что и в результате умышленного поджога самими коммунистами, подобно поджогу Рейхстага, сгорели Бадаевские склады — ряд деревянных сараев, где хранились почти все запасы продуктов питания для Ленинграда. Земля, на которой стояли сараи, пропиталась расплавившимися маслом и сахаром. Люди собирали эту землю и употребляли в пищу.
К тому времени немцы подошли вплотную к городу. Подвоз продуктов по железной дороге прекратился и в Ленинграде начался жестокий голод. В обычных магазинах практически исчезли все продукты и карточки перестали отоваривать.
Были съедены все кошки и собаки. Несколько дней обезумевшие от голода люди вылавливали последних голубей и воробьев. После этого мертвая тишина пала на город.
Подвоз всех видов продуктов и сырья теперь осуществлялся только по льду Ладожского озера на грузовиках, которых в ту пору было мало, также как мало было и продуктов на другом берегу озера. Трамваи и автобусы встали прямо на улицах из-за отсутствия энергии. Поскольку ходить на работу пешком голодные люди не могли, власти ввели для всех работающих казарменное положение.
Погас свет в домах, перестали работать водопровод и канализация, а также отопление. Люди стали ходить на Неву за водой с ведрами или просто с кастрюлями — иногда за несколько километров.
Единственное, на что не повлиял голод, и что действовало безотказно в блокадном Ленинграде, это были законы военного времени. За одно только слово о сдаче города немцам человека расстреливали на месте.
В декабре 1941 года была установлена ежедневная норма хлеба 125 грамм. Эта норма распространялась на служащих (т. е. экономистов, бухгалтеров, счетоводов, плановиков, секретарей и т. п.), а также на иждивенцев и на детей. Рабочие у станков получали 250 грамм хлеба в день. Жиры и сахар перестали отоваривать совсем. Кру
пы выдавали 100 грамм на 10 дней. Люди стали есть клей, кожаную обувь, появились случаи людоедства.
У голодного населения появились вши. Эти насекомые удивительно чувствовали приближение смерти человека и наглядно демонстрировали это. У еще живого человека, но уже обреченного на близкую смерть, вши выползали из всех укромных мест на его лицо и висели на каждой волосинке, приготовившись сразу после наступления смерти покинуть труп…
Для отопления комнат в 25-30-градусные морозы, которыми отличалась эта зима, ленинградцы поставили «буржуйки», а в качестве топлива стали использовать мебель и книги. Однако не у всех были силы, чтобы превратить мебель в дрова. Многие не имели сил даже на то, чтобы отвезти на детских саночках труп умершего от голода родственника в морг, и все улицы, дворы и лестницы домов покрылись множеством трупов. Трупы лежали также и в квартирах. Гробов не было. Некоторые трупы были завернуты в простыни и одеяла и завязаны веревками наподобие кукол, другие валялись не прикрытые ничем. Люди умирали прямо на ходу. Идет — идет человек… Вдруг упал и ему уже не встать… Никто его не поднимал. Никто к нему не подходил. Другие редкие прохожие просто перешагивали через упавшего (может быть еще живого) и шли дальше своей дорогой, пока не падали и не умирали сами.