СКОБАРЬ Повесть
ПОЯВЛЕНИЕ СКОБАРЯ
Он пришел в отряд во всем своем. На голове картуз. Под кургузым пиджачком — голубая русская рубашка. Высоченные сапоги-осташи поражали чудовищной толщиной подметок.
Лицо у него было свежее, розовое, благодушное, хотя он и носил густую окладистую светло-рыжую бороду. На вид ему было лет сорок пять. Тридцатидвухлетний старшина Габов рядом с ним казался совсем юнцом.
За плечами у него висел туго набитый вещевой мешок из необыкновенной пестрой холстины; укороченный, кавалерийского образца карабин он ни на минуту не выпускал из рук. Вечером в бане весь отряд обступил его с возгласами крайнего изумления: на широченной рыжеволосой груди его болтался на тонком плетеном шнурочке маленький серебряный крест.
— Ну чего, чего! — сердито унимал старшина голых намыленных ребят. — Чего не видали? Ну — крест. Подумаешь, делов палата… В старину такой крест люди вместо паспорта при себе носили… Сами видите: человек не у нас вырос, в Эстонии. Человек полевой, лесной… В партизанах к тому же побыл. Дайте ему хоть грязь с себя смыть, тогда и агитируйте.
Однако крест оказался только началом. Дальше пошло и пошло.
Краснофлотцы удивлялись многому. И как человек этот «цокал» и «пел», и как никогда не отвечал на вопросы прямо. Это выводило их из себя, и первые дни они все приставали к нему.
Стоило новичку появиться среди краснофлотцев, как тут же кто-нибудь — Черемис, Широких или Шагунов — подкатывался к нему с вопросом о чем-нибудь таком, чего он как местный житель не мог не знать. Например: куда течет эта речка? Или: из чего же, в конце концов, сшит его необыкновенный сине-красный мешок?
Тотчас же лицо этого человека принимало выражение необыкновенного лукавства и одновременно неописуемой простоты. Глаза его сощуривались, а то и вовсе закрывались. Плечи сводились в полном недоумении.
— А сказать табе по цистому сердцу, целовек ты мой ждобный, — певуче заводил он, — так и церт яну, тую ряцонку, знае, куды она тяцэ. Тяцэ и тяцэ, и все тут…
Или же опасливо, с каким-то бессмысленным непонятным испугом загоняя мешок под койку, он пытался уклониться от дальнейшего разговора:
— У-ту! Это-то? Да это же торбоцка моя! Кровинушка ты моя жаланная! А ницем она, братки, не цудная… Пошита как полагается… С крюцкастой с восьми кепенной портошницы.
Краснофлотцы в ответ, давясь от смеха, кричали:
— Да врет он все, Шагунов, не верь ты ему! И слов таких не бывает, какие он выкаблучивает!
Тут глаза новичка начинали бегать, картуз нахлобучивался козырьком чуть ли не до самой бороды, а на губах у него возникала подозрительная улыбка:
— Ну, врать! Ясце цаво! Пусцай тая змяя врет… А я, братки, парень верный… Прямой, што дуга.
Подобные «уверения» окончательно сбивали всех с толку.
На третий день по прибытии бородача в части случилось неожиданное.
Утром из сеяного соснячка, к юго-востоку от базы отряда, выскочили четверо велосипедистов-немцев. Они обстреляли штаб отряда из автоматов и так же быстро, как появились, кинулись через плотину обратно в лес. Тут-то новенький и проявил себя. Никто не ожидал, что в тот самый момент, когда велосипедисты мчались через плотину обратно, бородач окажется у моста в зарослях лопуха и крапивы. Стоя во весь рост, он с изумительной быстротой четырьмя точными выстрелами сшиб с седел всех четверых.
Один упал в воду, двое ударились с ходу о кирпичную стену мельнички, четвертый, старый кулак с давно не бритыми щеками, свалился за мост в густой тростник. Его не сразу нашли там, но, когда нашли, убедились, что он, как и остальные трое, был словно проштампован машиной: у каждого ровно на линии от левого глаза до левого уха темнело входное отверстие пули. Этот случай сразу высоко поднял бородача в глазах краснофлотцев. В отряде капитан-лейтенанта Савича такое мастерство ценили. Здесь даже кок без труда убивал ворону влёт метров на сто пятьдесят — двести…
К ночи, в связи с утренним налетом, старшина по-новому разместил личный состав отряда. Новенький должен был спать вместе с другими в бане, стоявшей в саду.
— В байне? — оторопело переспросил он, как только услышал об этом. — Это я-то? Ни в жисть!
— Вот тебе раз! — изумился старшина Габов. — Что же так?
— Ишь ты какой! — поднял на него бороду странный человек. — Горазд, брат, мягкий в байне спать! Там нина!..
— Какая еще Нина? Откуда она взялась?
— Не какая, а вот такой! — убежденно и сердито ответил бородач. — Да цаво ты, не знаешь, што ли? — И двумя указательными пальцами он показал у себя надо лбом, какие рога бывают у черта.
На следующий день утром Габов ни свет ни заря явился к капитан-лейтенанту и просил его, не откладывая, поговорить с этим чудаком.
— Он мне, товарищ начальник, весь народ с толку собьет… Темный человек, царского времени. Ну, хоть ты лопни, ничего не понимает. Наши бойцы про таких только в книгах читали. Либо надо его сразу к твердому делу определить, либо… сдать его в музей, что ли? Пусть там на него полюбуются.
Савич согласился поговорить с новичком, но, перед тем как вызвать его, достал из полевой сумки записку капитана Афиногенова и внимательно снова прочел ее.
«Леша! — торопливо, не дописывая слов, писал ему Афиногенов. — Направляю к тебе замечат. субъекта, Журавлева И. Е., лесника, партизана. Будешь благодарен. Прими во вним.: печорец, жил и рос в Эстонии, говорит по-эстонски и чуть-чуть по-фински. Его чудачества раскусишь быстро, а тогда это золото. Должен кончать. Начинается обстрел, бьет шестеркой. Привет. До свид. в Берлине.
Савич знал, что значит «печорец». Печорцы — поместному скобари — русские жители Печорской волости. Двадцать два года назад по мирному договору они попали за эстонскую границу.
«Показательный скобарь», — подумал Савич и распорядился вызвать Журавлева к себе.
Бородатый дядя вошел в комнату осторожно, бочком, бережно неся в руках свой маленький карабин. Савич с первого же взгляда отметил: винтовка была у скобаря в идеальном порядке. Никакого военного приветствия вошедший не отдал, снял картуз и почтительно остановился у порога. Краснофлотец Разговоров, обогнув его, вытянулся с преувеличенной тщательностью.
— По вашему приказанию, товарищ начальник, — отчеканил он, — доброволец Журавлев доставлен в ваше распоряжение! Разрешите быть свободным, товарищ капитан-лейтенант?
— Идите! — кивнул головой Савич. — Да пускай никто не входит сюда до… до девяти ноль-ноль… Ну, товарищ Журавлев, здравствуй! Проходи, друг мой, садись…
Рыжебородый, на редкость плечистый человек немного потоптался на месте.
— Здравствуй и ты, не знаю, как тебя звать, — осторожно ответил он. — Ницаво, мы постоим!
— Да иди, иди садись…
Капитан-лейтенант заметил, как Журавлев, быстро обежав комнату зорким взглядом, остановился на двух немецких автоматах и одном ППД, висевших на стенке.
— Что смотришь? Хороши штучки? — спросил Савич.
— Ай, брат, добры! — тоненько сказал Журавлев, с деликатностью присаживаясь на уголок стула и ставя карабин между колен. — Уже што добры, то добры! Ну што я тебе скажу, целовек хороший? Бери ты их уси, пойдем с тобою в лес. А я свою возьму мяшалоцку… Тогда поглядим…