С десяток женщин - кто с ведром, кто с банкой, кто с бутылью - стояли друг за дружкой.
Семен узнал Марию. Она стояла второй от конца очереди, держа в руке бутыль, покрытую плетеным чехлом. Мария тоже увидела Семена. Но не улыбнулась, не кивнула, а посмотрела, словно незрячая… Семен сделал вид, что не знает ее. Но убавил шаг. И пошел тихо-пре-тихо, потому что торопиться теперь просто было ни к чему.
За околицей, где дорога разветвлялась, находился колодец. Возле колодца мутнели лужи. И веревка на барабане была мокрой.
Семен вспомнил, что нужно было простирнуть носовой платок. Но ведра у колодца не было. И вообще стирать возле колодца неприлично.
Тропинка медленно сползала вниз, а потом опять поднималась вверх, огибая три раскидистые акации, поодаль от которых стоял сарай для сена с широкими распахнутыми настежь дверями.
Вначале Семен остановился под акацией. Закурил. Темные, похожие на двоеточие муравьи торопливо ползали, нет, бегали вверх-вниз по стволу дерева. Семен обдал муравьев дымом. И длинная цепочка стала еще подвижнее. «Насекомое, - подумал Семен. - Захочу - и раздавлю». Но давить не стал. Просто пугал их дымом. И все…
А когда самокрутка укоротилась до величины наперстка и уже обжигала губы и пальцы, Семен щелчком бросил ее на дорогу.
И она полетела, оставляя за собой хвост мелких, быстро гаснущих искорок…
Семен пошел к сараю…
Он упал в душистое сено лицом вниз. И лежал так до тех пор, пока не почувствовал, что начинает засыпать. Тогда он сел, протянув длинные ноги, и принялся растирать виски.
Мария показалась в светлом проеме двери как-то неожиданно. Она оперлась рукой о косяк и смотрела на Семена. Он не мог сказать, смотрит ли она с интересом, с любопытством или с волнением, тепло ли, холодно… Она глядела без улыбки и без зла. Глядела, может, просто потому, что у нее есть глаза. И она не могла стоять на пороге сарая и жмуриться, точно от яркого света.
Он позвал:
- Иди сюда.
Она покачала головой, чуть разжав губы: они были у нее влажные и темные. Вероятно, она часто облизывала их.
- Иди сюда, - повторил он.
- Мне так лучше, - сказала она. - Я смотрю на тебя сверху. И ты кажешься маленьким. ,А ведь ты большой, как дом. И я боюсь тебя.
Мария повела головой, и коса свесилась через плечо. Мария стала расплетать ее, словно здесь никого не было.
- У тебя косы, как у цыганки, - сказал он.
- Ну и что?
- Просто красиво. И глаза у тебя красивые, и лицо. И все остальное.
Она покраснела. И он поднялся и стал рядом с ней.
- Ты боишься меня? - спросил он.
- Я боюсь темноты. И мышей, - ответила она.
- Не надо стоять в дверях, - сказал он. - Нас могут заметить. И пойдут разговоры.
- Обо мне и так идут разговоры, - возразила она.
- Ну и пусть, - сказал он. - На то у людей и языки, чтобы болтать ими…
- Ты же не хочешь разговоров…
- Я никого здесь не знаю. И не желаю слышать, что о тебе говорят. Я боец Красной Армии. Я здесь для дела…
- Уедешь… А обо мне опять будут судачить.
Сейчас она теребила косу, а он стоял близко и держал Марию за локоть.
- Всему причиной зависть.
- Нет, - возразила она. - Ты совсем меня не знаешь…
- Знаю. Ты самая лучшая… Я женюсь на тебе.
Она усмехнулась:
- Было бы сказано…
- Я женюсь… Я люблю тебя. Мне сегодня ничего не нужно. Понимаешь, ничего… Я люблю тебя. И вернусь, как только бандитов переловим. А о прошлом забудь. Кто прошлое помянет, тому глаз вон. Я ведь тоже, Мария, не ангел. Я люблю, люблю, люблю…
Губы ее пахли садом. И сено звало, точно обрело язык..
Но в самый последний момент, когда уже не было назад дороги, раздался тревожный звук боевой трубы.
«Тра-та-та…»
3. БОРЯ КНУТ
Библия весила не меньше пяти килограммов. И не потому, что страниц в ней было больше, чем в обычной библии. Страниц столько же. Но они были толстые и желтые. И очень гладкие, как стекло.
Красноармейцы, большинство из которых не видело никакой другой бумаги, кроме газетной, огрубевшими пальцами гладили страницу, словно кошку. И удивлялись буквам. Крупным, темным и сочным, как смородина.
В книге были цветные иллюстрации на божественные темы, переложенные тонкой бумагой. Но сейчас осталось всего две-три картинки, сверх которых лежала полупрозрачная, словно туман, бумага. Уж очень хороши самокрутки из этой бумаги. Точно папиросы.
Переплет был кожаный, темно-коричневый, с позолоченными уголками и застежками.