- Так много… У меня нет сегодня так много, - говорил попик, прижимая библию к узкой груди. И руки у него были белые и немного тряслись.
- Тащи, сколько есть.
- Литра два нацежу.
- Давай два литра. Остальное завтра.
Попик повернулся и засеменил к дому…
Голубело небо. И воздух был прохладный, свежий. И ветер был точно весенний. И запах дыма…
Боря Кнут смотрел на голубой дом и говорил про себя, что поп совсем не дурак и устроился с удобствами. Он видел, как попадья шмыгнула в сарай и что-то вынесла оттуда, накрытое черной тряпкой.
Попадья скрылась в доме.
И в это время Боря услышал тревожный звук трубы.
«Тра-та-та…»
Он еще стоял несколько секунд. Но поп что-то мешкал… Боря махнул рукой и побежал прочь от дома…
Навстречу ему неслось «тра-та-та…».
4. ИВАН БЕСПРИЗОРНЫЙ
Он держал в руке карандаш, но заточить его было нечем. И тогда Иван вынул саблю из ножен, улыбнулся собственной выдумке. И родилась первая строчка:
Я карандаш затачиваю саблей…
Строчка понравилась Ивану, потому что она точно выражала суть времени, его правду, задавала тон будущему стихотворению.
Мелкая стружка падала в воду. Вертелась и покачивалась, уплывая вниз по течению речушки. Сидящий рядом на мостках мужичок недовольно покосился на Ивана, но ничего не сказал. И опять забросил удочку. В сетке, связанной узлом и свисавшей над сваями, трепыхались два окунька и молодой судачок.
Сложил Иван и тут же передумал. Можно ли затачивать карандаш сестрой, а тем более матерью? Бред!
По настилу кто-то пробежал. Черномордая дворняга с отвислыми ушами уткнулась в плечо мужичка и радостно завиляла хвостом.
Иван записал:
Мужичок дернул удочку. Собака радостно завизжала. На крючке вертелся окунь размером с ладонь.
Рыболов, сопя, снял добычу с крючка. Собака водила мордой, нетерпеливо скребла лапами о доски. Мужичок пнул ее локтем, сказал:
- Пшел!
Подтянул сетку, развязал, опустил в нее рыбешку.
Иван Беспризорный остался доволен последней строчкой. Но стихи получались белыми. И это немного смущало его. Он никогда не писал белых стихов и боялся, что они получатся несобранными. Но, с другой стороны, когда-то нужно было приниматься и за белые стихи.
Дальше, как понимал Иван, должен следовать вывод. Смысловой вывод. А это давалось Ивану труднее всего.
В воздухе стояли запахи гнилых свай, реки и домашнего дымка. Иван провожал взглядом поблескивающие на закате всплески и думал, как окончится служба, и он вернется в Москву, и тетрадь будет исписана до последней страницы правдивыми стихами, пахнущими махоркой, и солдатским потом, и порохом. И выйдет его первая книжка. И на обложке будет нарисован человек в буденовке, при коне.
Чем же закончить четверостишие?
«И сабля никогда не обманет, если я сам себя не обману…» По смыслу верно. Но ритм нарушен… Это уже проза.
Иван торопливо записал последние строки…
- Письмо сочиняешь? - вдруг сипло спросил рыболов.
- Сочиняю… - ответил Иван, словно отмахнулся.
- Из дальних мест родом-то?
Но Иван уже не слышал рыболова.
Хорошо или плохо? Хорошо или плохо? Вот бы с человеком толковым посоветоваться…
Звук трубы. Будто крик! Будто гром! Будто молния! «Тра-та-та…»
Тревога!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЛИЧНОЕ ОРУЖИЕ
1
В тот год Европу заливали осенние дожди…
И люди, стоя в очередях за газетами, держали над собой зонтики. Черные зонтики - один около другого, похожие сверху на летучих мышей. Газеты, как всегда, пахли типографской краской. И жирно набранные заголовки на полосах бросались в глаза. Это были новости. Калейдоскоп новостей. Их приносили радио, телеграф, телефон…
Политическая полиция закрыла во Франкфурте-на-Майне институт социальных исследований, обвиняя его в том, что он поощряет антигосударственные стремления.