«С какими звездами говорят реки, которым не суждено достигнуть океана?»
Зелеными. Изумрудными звездами в серых глазах.
– Ну и куда ты дел серьгу из уха? – гремел за пластмассовым столом с пластмассового стула Рич.
Вальдштейн загорел настолько, что не выделялся среди потомков индейцев, которых было большинство среди сидевших в ресторанах огромного, похожего на железнодорожную станцию начала двадцатого века Центрального рынка. Из рукавов обтягивающей футболки бугрились испещренные татуировками бицепсы. Рич остался верен своему слову, и его левое ухо было пробито гроздями шести серег. В правой брови торчала прямая штанга. Он уже полчаса мучил всех описаниями своих наколок. Хислайна, высокая, худая, черноволосая и такая же темнокожая, как и загорелый Рич, была похожа на альпаку или степную птицу с длинным телом и высокой шеей. Она мешала своему мужчине разговаривать, прикусывая время от времени свободное от гвоздей ухо, и требовала дать возможность поговорить другим.
Когда он замолчал, с места поднялась Ана и, склонившись к Ричу, проговорила так, чтобы услышал Бэй:
– Видел бы ты его лысым. У него на затылке рычит саблезубый волк, – оттолкнулась и пошла в сторону прилавков в поисках черимойи. Экзотический фрукт произвел на нее еще большее впечатление, чем на Кобейна Пабло Неруда.
– Что у тебя на затылке? – почти обиженно протянул Рич.
– Сейчас расскажу, – Бэй выскочил из-за стола и догнал Ану, заключив ее в кольцо из стены ресторана и своих рук, которых она старалась не коснуться. – Зачем ты выдаешь мои тайны? – он потянулся к уху девушки, жадно вдыхая сладко-горький аромат и едва сдержался, чтобы не вцепиться в тонкую шею жадным поцелуем.
– Чтобы он не думал, что победил, – выдохнула Тайна. Ее глаза полыхали шальным огнем.
– А зачем ты Зосе про волка рассказала? Она меня замучила – покажи и покажи. Теперь мне опасно у нее ночевать. С нее станется. Обреет, пока я сплю, чтобы посмотреть.
– Я бы тоже тебя обрила. Чтобы посмотреть, – сказала Ана, помолчала, затягивая в бездонные воронки потемневших глаз, и прошептала: – И потрогала бы языком его клыки.
Ослепила своим желанием, накрыла горячей волной страсти, и Бэй был лавой - заключить бы Тайну в объятья и гореть в общем огне...
– Отвяжитесь там друг от друга, – послышался голос Рича, – к вам гостья.
Асунсьон Мария Мортимер была похожа на Мерседес Сосу. В доме Ван Дорнов песня чилийской примадонны – «Gracias a La Vida» звучала в те дни, когда отца накрывала печаль или у него срывалась важная сделка. Даже голос сорокалетней женщины, как и у певицы, был глубоким и душераздирающим, словно она говорила в толстую и едва тронутую ржавчиной трубу.
Асунсьон принесла с собой пухлый фотоальбом, но прежде чем завести разговор о деде, заговорила о Пиночете, рассуждая, что без его твердой руки Чили бы разорвало, как дождевого червя, по которому проехали грабли, на кучу дергающихся безголовых частей. Потом настало время рассказов о Дане Мортимере и его путешествиях по Южной Америке, пока он не приехал в Саньтьяго, чтобы отдать свое сердце первой встретившейся ему на улице девушке на двадцать лет младше, и городу, в котором он чувствовал себя молодым.
Кобейн смотрел на черно-белые фотографии и слушал голос-трубу, передающую семейные истории, пока не прозвучало имя Хайрама Бингема, с которым Мортимер был хорошо знаком и даже вместе путешествовал по Перу.
Бэй откинулся на спинку пластикового стула и засмеялся, качая головой и пожирая изумленным взглядом испуганную его реакцией Ану.
Недоразумение его Скользящее!
Тайна сидела в Схипхоле под светящейся рекламой Мачу-Пикчу.
Потерянного города, который в 1911 году нашел Хайрам Бингем после того, как опустевшее поселение увидели пилоты летавших в Андах самолетов.
Места, где находился третий Глаз.
Напившись чая с листьями кока, Бэй и Ана гуляли по столице королевства инков с гирями и килограммами невидимого груза на ногах. Время вдвоем заканчивалось, и, не говоря ни слова, они не торопились делать последние шаги, устроив себе еще один день, чтобы акклиматизироваться после стремительного подъема с почти уровня моря Сантьяго на 3400 метров Куско.