– Смотри, – прошептала она.
– Смотри! – прокричала она в отчаянии.
Храм встретил темнотой. Как и в прошлый раз, на потолке появились небольшие отверстия, сквозь них полился торопливый дождь из света, открывая пространство без окон и дверей и каменную пластину, висевшую в воздухе без видимых нитей.
Пустые глазницы бога Мадигве смотрели прямо на Скользящих.
Осужденных затопила прохлада и оглушила тишина. Шагнув вперед, Ана рухнула на каменный пол. Рядом с ней упал на колени Бэй. У них за спиной поднималась глухая стена Мадигве. Крики, камни, горящие ветви остались за ней, как и люди, объятые желанием растерзать Скользящих.
– Не могу больше, – поднявшись на колени, Ана обхватила ладонями лицо Бэя. Он сделал тоже самое в ответ. – Ты это знаешь. Но хочу, чтобы слышал: люблю тебя. Слышишь, люблю. Думала, что ты умер, когда куртку твою сжимала. Умер... – Ана больше не сдерживалась. Не могла. Она рыдала, глядя на дорогое лицо, заметив кровь на волосах и одежде мужчины.
Бэй ловил губами ее слезы, затем стал глотать ее рыдания, пока они не перестали ими быть, и страсть, как первобытное подтверждение, что еще живы, охватила обоих, став продолжением рыданий. Слишком близко были отчаяние и смерть. Слишком долго пришлось ждать момента, когда Ана и Бэй останутся вдвоем, без сковывающих условностей и обязательств.
Обнаженные друг перед другом, еще не сняв одежды, которая уже казалась лишней.
Настолько вдвоем – и ничто не стояло больше между ними.
Легкая ткань уже летела на каменный пол, превращаясь в покрывала.
Нетерпеливая страсть спорила с нежностью, разговор телами со словами – впервые их было много, почти одинаковых, но очень важных. Слов, становившихся утешением для души, которой их так долго не хватало.
Каждым движением, каждым вздохом, каждым стоном – моя!
Открываясь, захлебываясь от переполнявших чувств и удовольствия, рвано дыша – твоя, твоя, твоя.
С жадностью познавших голод и с бережностью тех, кто постиг цену глотку воды, Ана и Бэй растапливали в огне страсти боль и обиды, залечивая раны. И вместе с ними – каждым поцелуем, каждым прикосновением, переплетением языков и ладоней говорила на самом древнем языке Вселенная – о любви, что связала души и нити судеб двух людей в один прекрасный рисунок.
Жжение Бэй и Ана почувствовали, когда смогли оторваться друг от друга, или оторвались друг от друга, испытав нестерпимое жжение. На левом плече – у него, на спине – у нее. Вскочив на ноги, оба увидели, что за то время, пока они думали, что находятся в одиночестве, грандидьериты нашли путь к глазнице – той самой, разделенной на две части. И теперь единственное око Бога Мадигве переливается холодным светом, в котором всполохи темно-фиолетового сменяются светло-голубым.
Боль между тем стала такой пронзительной, что Бэй зашипел, а Ана закричала, хватая его за руку, на которой уже успела оставить синяки. Кожа на плече Кобейна бугрилась, словно под ней двигалось что-то живое, выпучиваясь наподобие меток на висках Истинных, пока от тела не отделилась толстая нить. Извиваясь дождевым червем, она скатилась на усыпанный золотой пылью пол Мадигве, вспыхнула холодным огнем и, корчась, горела под крики Аны. С ее спины слетела еще одна змея, отрицая веру в то, что девушка нужна была Року живой.
Скользящие молча смотрели на гибель смертельных заклинаний, не оставивших на их телах следов. Одноглазый Бог молча смотрел на своих гостей. Или пленников.
* * *
– Что означает слово Мадигве? – спросил Бэй, когда они уже успели изучить каждый клочок дома-креста.
– Не знаю, может быть, каменный мешок? – Ана положила голову ему на ладонь.
Они почти не отрывались друг друга, спеша наверстать каждый день разлуки.
Стоило так долго идти к тому, что было ясно с первого взгляда? Лишь взглянув в лицо смерти, признать, что они должны быть вместе? Оказаться внутри каменного креста, который спас их от казни, но сам с каждым часом все больше превращался в казнь? Потому что, впустив внутрь Скользящих, дом Бога пил теперь их надежды.