-Если он захочет говорить с вами, бейте его по устам палкой, - напоминает Каифа.
-Да, господин, - отвечает тот и спешит исполнять приказ.
Вместе с малым Советом Каифа выходит через Красотные ворота к внешнему двору, где с плит уже смыли вчерашние лужи крови. Народ по-прежнему топчется вокруг менял и торговцев скотом. Каифа сверху удовлетворенно взирает на восстановленный в его Храме порядок. Все должно идти своим чередом. В стабильности высшая цель бытия. Бог уже дал людям эту землю и жизнь. Чего еще желать от него? Только ненасытным этого мало. Они ждут Царства Божьего. Каифа - саддукей и не верит в воскрешение мертвых на Страшном Суде. Радуйтесь во все дни ваши, сказал Соломон, ибо они проходят. Каифа очень хорошо понимает мудрого царя-саддукея.
Его настроение слегка портится, когда он видит, как стражи, раздвигая толпу, ведут в цепях Иисуса, будто главное жертвенное животное этого дня. Каифа хмуро взглядывает на него. Ведь этот человек назвал Божий мир преисподней. А все остальное лучше и не вспоминать… Солнце полностью поднимается над портиком Соломона. Золотые двери и крыша Святилища начинают сверкать. И это великолепие жалкий выродок смел оскорблять! Каифа спускается по четырнадцати ступеням, с которых стражи согнали всех бродяг и увечных, чтобы они не коснулись его, и приказывает:
-За мной!
Процессия минует бойню, колодочное отделение, где недавно сидел нашрит Иамес, а теперь там пусто по случаю праздника, и приближается к Овечьим воротам в северной стене двора. Чуть левее находится лестница, с которой апостол Павел будет обзывать будущего преемника Каифы “стеной подбеленной”. Именно по этой лестницы вчера спустилась римская центурия в Храм и устроила резню. Синедрион для общения с римской властью никогда не пользуется этой оскорбительной и кощунственной лестницей, будто ее вовсе не существует. Каифа в сопровождении свиты, узника в кольце стражи и толпы зевак покидает территорию Храма и, проходя мимо купальни Вифезда, в которой Зеведей пытался лечить свою водянку, направляется к парадному входу в преторию.
С башен крепости Антония давно заметили процессию и доложили трибуну Лисию. Он идет к парадному входу и там дожидается делегацию. Лисий - грек по происхождению. Он живет в Иерусалиме круглый год, хорошо знает город и местные обычаи. Его агенты и доносчики шныряют по всему городу, выявляя заговоры зелотов и настроения фарисеев. С саддукейской верхушкой он давно нашел общий язык. Ему помогает даже то, что он не римлянин, а как бы подневольный служащий, который с сожалением исполняет жестокие приказы оккупантов. Он охотно играет эту роль. Некоторые иудеи ему даже верят.
Пилат, как и Лисий, плебейского происхождения, но его дед - самнит за воинскую доблесть был переведен во всадническое сословие. Такие, как Пилат, начинают играть все большую роль в империи. После гражданских войн Мария, Суллы, Помпея, Юлия и Августа в ней почти не осталось родовитых римлян. И все же боевых заслуг Пилата было недостаточно, чтобы получить такую высокую должность. В этом ему помогла его жена Клавдия Прокула.
Прокула - чистокровная римлянка из сенаторского сословия, а ее первый муж, от которого она имеет двух сыновей, ведет свою родословную чуть ли ни со времен Нумы Помпилия. Этот патриций умер при темных обстоятельствах. Его прирезали в злачном месте на Авентинском холме в Риме, но это скрывалось. Официально он погиб за родину от рук заговорщиков. Прокула, вышедшая вторым браком за Пилата, обеспечила ему аристократические связи среди людей, которые привыкли рождаться с властью. Но у него сразу не сложились отношения с ее юными сыновьями. Он терпеть не мог этих тощих, прыщавых вырожденцев. Аристократические отпрыски презирали отчима-плебея. Получив назначение в Иудею, Пилат попросил жену оставить их в Риме. Мальчики и сами не желали находиться под его опекой. Юные снобы считали повторный брак их матери ужасным мезальянсом. Но Прокула жила теперь, по крайней мере, с полноценным мужчиной, который не пил, не лгал и не распускал руки.
Необходимость несколько раз в году посещать Иерусалим была для Пилата самой неприятной должностной обязанностью. На этот раз с ним поехала Прокула, желая поучаствовать в иудейской Пасхе, которая представлялась ей народными гуляниями на празднике весны. Он вынужден был ей объяснить, что для женщины - иноземки это невозможно.
-Это не римские луперкалии,- подытожил он. - Даже я, прокуратор Иудеи, не могу участвовать в их празднике.
-Тогда я буду смотреть со стен крепости. Они делают там что-то ужасное?
-Насколько я знаю: режут ягненка и сжигают на алтаре.
-Только! - эта римлянка была разочарована. - Тогда почему такая таинственность? Ты уверен, что они не приносят в жертву младенцев?
-Абсолютно.
-Но ведь они что-то делают с новорожденными?
-Они обрезают им крайнюю плоть.
-Это увеличивает их мужскую силу?
-Не думаю. Это их племенное клеймо, по которому они узнают друг друга. Ведь другие народы не хотят подвергаться этому.
-Ну, если бы в этом была польза…
-Для евреев есть польза.
-И поэтому они скрывают своего бога?
-Так точно. Этот бог только для них. Присутствие постороннего оскорбляет его.
-Какой недружелюбный бог!- была разочарованна Прокула.- Но я вовсе не хочу оскорблять их бога! Быть может, я приму их веру?
-Это вряд ли, дорогая, - скептически заметил Пилат расшалившейся жене.
- Они тебе не нравятся.
Пилата это замечание позабавило.
-Было бы странно, если бы они мне нравились. Еврей может нравиться только еврею. Хотя женщины у них бывают красивые.
-Значит, ты не против их женщин? - усмехнулась она.
-Я думаю, у женщин вообще нет нации. Это им внушают мужчины.
-Но я - римлянка!
-Ты - своенравная женщина.
-Я - женщина Рима!
-Вот именно! Рим тебя сделал такой. А еврейские жены полностью покорны своим мужьям. Пожалуй, это единственное, что мне нравиться в их религии.
-Конечно! Ты хотел бы усадить меня за прялку.
-Самнитские женщины только этим и занимаются.
Прокула захлопала в ладоши.
-Ага, вот ты и попался на противоречии! Какие самнитские женщины, если у них нет нации?
-Ничего я не попался, - возразил он,- самнитские женщины - это жены самнитов.
-Где они, твои самниты? Все они теперь граждане Рима.
-Это так. Но кое-что мы еще помним, - помрачнел на мгновение прокуратор.
Ему не удалось отговорить Прокулу от турне по Палестине. К преторской центурии присоединились летняя губернаторская коляска и повозка, в которой ехали старая нянька Прокулы и евнух - камергер. Паломники на дорогах с любопытством и неодобрением взирали на эту кавалькаду, видя в роскошной коляске полуобнаженную, с непокрытой головой язычницу, будто царица Савская ехала совращать царя Соломона с пути праведного. И опять станет Израиль кадить чужим богам, которые не сохраняют народы от времени.
По прибытии в Иерусалим Прокула тут же взошла на юго-восточную башню крепости Антония, которая возвышалась даже над золотой крышей Святилища. Выше ее была только башня Фазаила на Сионе.
-Иерусалим - красивый город, - заключила она, вернувшись в дворцовые апартаменты крепости. - Почему тебе он не нравится?
-Здесь даже мухи мрут от скуки.
-Я видела амфитеатр и ипподром.
-Заросшие травой. Здесь все под запретом, - ворчит Пилат, изучая отчеты местного квестора, который почтительно стоит тут же, рядом с трибуном Лисием, начальником иерусалимского гарнизона.
-Все городские налоги выплачены своевременно, господин, - уточняет квестор, видя, что бумаги только раздражают прокуратора.
-Хорошо, - Пилат отталкивает от себя муниципальные свитки, и они катятся со стола.