1990
Владимир Тарасов
«Я — нарцисс Саронский…»
Я — нарцисс Саронский
или
я
долин.
Я
нарцисс Саронский
лилия
один.
Я…
сгинь, блаженная одурь,
колоколец любовных судорог.
Чуя озон
куст воплощает собой жест познания;
алчба — метафора пути.
Но льда
прозрачные струи и нити — что
как не весть о суверенном холоде —
неподвластном нашим прихотям
мире.
И рассудок
лишит его
— языка?!!
Всмотримся,
будем мудры и строги.
Полдень предстал черно-белой камере,
полдень отторгнутой биологии.
Время — каменно.
И ярче тени.
В миг свивается ночь растений.
Свет существенней жизни!
Каких-то мнений?..
Пусть
бессловесная тварь, душа,
скулит, животное,
и ищет пару —
по острию скользит ножа
взгляд —
полыхнуло лезвие —
Истина Истина есть металл!
Это — знак
трактуемый некогда
с темным усилием:
Чары небес сжирает сердце
орльего ока.
Жаром клокочет зреющий клекот
и небеса
тяжело набухают —
Ангела очи глухие к стенаньям
горящие Очи
к стенаньям
неумолимы!..
Да, так оно и было,
но выделим ныне
иные линии:
Эхо ветра явлю парение внявшая флейта
Алое льда черты и сияние
ветр исчезает
дар тень духа вергилий
во град созерцания
ты ли
привел?
Воин
Рельеф
Кольчуг чешуйчатые ткани
натянуты на скулы,
нетерпенье
сталь конницы колышет.
Выйдя вперед
стрелки образовали ниши
в рядах…
Он — среди первых.
Зной обливает плечи,
подан знак.
Зажатый в пальцах круглый камень
вынимает из мешка
и медлит
словно взвешивая
его рука —
таков обряд:
он должен уложить снаряд
в ячейку кожаной пращи
и крикнуть
смерти вслед —
Ищи
опоры в теле, черный ветер!..
Стопа
Если
у ангела спросят — А что есть полет? —
разве в силах его объяснить?
Чудесное —
оно неожиданно
как неожиданно сходство
припорошенного песком камня на дне
и медлительно-пышного
в уродстве своем совершенного
морского порождения
подрагивающего встревоженно фибрами
невероятных своих плавников и отростков;
чудо! —
ибо одно оставляет нетронутой
фантазию жизни, —
а что еще поддержит надежды бытия
как не все тот же всплывающий лейтмотив…