А что до моей планиды — с татаркой давно
развелся,
гречанка — да хоть англичанка! — а прошлого
нет восторга.
Так что же я, все испробовав, совсем не гляжу
на звезды,
а только в «Звезду Востока», а то и в «Правду
Востока»?..
Считаю проценты хлопка, почитываю заметки,
выглядываю прогнозы на завтрашние погоды…
Как будто и впрямь не ведаю, не знаю, не
разумею
любви ли своей бессовестной, осознанной ли
свободы.
1986
Велосипед
Умер пес у Поэта, а сына и не было вовсе.
Он спортивно оделся и гонит на велосипеде.
И летит под колеса такая раздольная осень —
Листопады поспели, и желуди, да не воспеть их.
Нету слов. А слова у друзей — далеки и
невнятны.
И какие-то дети у них, и дела, и обиды…
Все их велосипеды побиты, а все их орбиты
Будто в желтые пятна продеты и в красные
пятна.
Но горит, не мигая, зеленый огонь светофора
Для того, кто оставил небесные дали в покое.
Даже Серый просек: никакие не сферы, а свора.
А друзья не хотят: мол, видали еще не такое.
И на вкус норовят, и на цвет ради пламенных
басен.
Человек человеку товарищ, конечно, и витязь…
И на запах — согласен, и даже на ощупь —
согласен.
А на цвет — извините. На цвет — извините-
подвиньтесь.
Это все-таки Азия… Самую черную цену
Заплатил он, связуя безвременья жухлые нити.
А какую весну пережил! А вину… А измену…
А измену какую… Но с круга сойти — извините.
Позади кольцевая и весь этот город, в котором
Он стихи написал и почти уже все напечатал.
Как встречал его Серый! С каким милосердным
укором
приносил свой резиновый мячик, внимая печалям.
Отыгрались мячи. Нету слов о любви и природе.
И закат на исходе, и эти костры догорают.
Вот Володя бы понял. Володя Высоцкий…
Володя!..
А теперь вот и Серый… Да что они все
умирают…
Эта смерть. Эта жизнь. Этот сон, что по-новой
приснился,
Как он Серого гладил, свинцовые очи не глядя…
А со шприцем когда этот ветеринар наклонился,
Он лицо отвернул и все гладил, и гладил, и
гладил…
1989
Со своей колокольней
Россия, люблю тебя и потому оставляю.
Живи без оглядки на страсти мои роковые.
Спаси тебя Бог. Ну а я — не умею, не знаю.
Прости мне, шалтаю-болтаю, хлеба дармовые.
Уже не впервые рюкзак за моею спиною…
И что за резон в нескончаемом сорокоусте?
Прости. А себя не вини безнадежной виною.
Навряд ли я стою какой-то особенной грусти.
Да ну меня к лешему. Или не к лысому черту
Я пешие кости рысцою гонял и наметом? И самая
вольная воля вонзалась в печенку,
А всякая служба казалась, тем более, медом.
Конечно, отчасти и я отрабатывал сласти,
Спасал кормовые от этой пропащей погоды.
Но больше засучивал по продовольственной
части
Во время напасти на овощи и корнеплоды.
Прости мне свои недороды, убогие виды,
Безумные бреды, со мною прожитые вместе.
За то, что горел, не смущаясь холодной обиды,
И тоже — отчасти. И все порываясь по чести.