«…Обвиняемый Роберт К., прослуживший долгое время в конвоях концлагеря Аушвиц, утверждает, что жертвы двигались в газовые камеры безо всякого сопротивления, как обычно. Голые, они вообще не помышляли об этом. Но приводит случай необычного поступка. Некий еврейский мальчик, с виду совсем еще ребенок, сумел пронести на себе противотанковую гранату до самых дверей душегубок. И, выбежав из колонны, насколько это было возможным, метнул гранату в скопище солдат, собак и офицеров. Имя мальчика навсегда останется неизвестным, поскольку произведенным взрывом его самого разорвало на части».
…Зеев Паз ступил на ковровую дорожку и пошел к рингу.
Он шел, опустив глаза, не высматривая друзей и знакомых на трибунах. Здесь ему некого было искать.
Сзади, в двух шагах, шел за ним Товмасян. Армяне, закупившие лучшие места поближе к помосту, вопили от восторга. Товмасян выпрастывал из-под халата руку в перчатке и махал ею соплеменникам.
Стоя на ринге, в назначенном углу, Зеев Паз дожидался начала боя.
Тренер привалился к самому уху, горячо шептал что-то, но Зеев Паз ничего не соображал. Глубокая печаль, невыразимая покинутость сковали его. Он лишь подумал, что тренер забрызгал ему все лицо слюной, и нельзя его вытереть, чтоб не обидеть человека.
— Ну что же, мальчик, быть может, в эту минуту ты занят кем-то другим, кому ты больше нужен? Кому надо спасать жизнь, — думал Зеев Паз. — Все равно — во имя памяти твоей, во имя подвига твоего — живи вечно! А я уж как-нибудь сам обойдусь, не думай ты обо мне!
Все так же погруженный в свою печаль и покинутость, Зеев Паз даже не услышал удара в гонг, а Товмасян вылетел на него свежий и наглый, точно пантера…
Зеев Паз был настроен на классическую завязку боя, с разведкой — прощупыванием уязвимых мест, демонстрацией техники… Так он настроился на начало первого раунда, сидя с массажистом, и когда шел сюда по ковровой дорожке. Но из этого ровным счетом ничего не вышло. Он забыл, что Товмасян всегда вылетал на своих противников, точно голодная зверюга, ломился вперед и только вперед, сокрушая в пух и прах все классическое. Товмасян орудовал исключительно сериями, затяжными сериями одинаково хорошо с обеих рук и во всех трех плоскостях: прямые, крюки и апперкоты. А иссякнув, делал короткий отскок назад и тут же кидался с длинными, внахлест, свингами. Товмасян был бойцом высокого класса, ничего не скажешь, и не было, кажется, приема, которым бы он не владел в совершенстве. Боец высокого, международного класса! В ударах же его чувствовалась прирожденная сила нокаутера. Даже прийдясь по защите, любой из его ударов болезненно отзывался во всем теле.
Следует заметить, что в первом, убийственном для него раунде, и Зеев Паз сумел кое-что показать. Все из тех же классических запасов. Один раз он шагнул в сторону, и Товмасян пролетел мимо, врезавшись в канаты и запутавшись в них. И это вызвало смех на трибунах, а кой-где и жидкие аплодисменты. В другой раз удачно сблокировал увесистую порцию апперкотов по своему животу, связав эту «машину». А Товмасян по запарке нанес ему сзади два удара по почкам, и судья развел их и сделал предупреждение Товмасяну. Но все это шло за мелочь — из носа у Зеева Паза выбежала струйка крови. Он понял это, слизнув с губ что-то соленое. А от нижнего правого ребра поднималась жуткая боль. Правое ребро было сломано, видать.
Весь этот раунд казалось, что вопят на трибунах миллионов десять армян. Они стояли все на ногах, ладно скандируя, а после запели какой-то мотив, похожий на гимн. Они ждали нокаута. К нокауту оно и шло. Рефери давно полагалось остановить бой, прекратить избиение: Зеев Паз был обложен глухой защитой, а Товмасян таскал его из угла в угол, как чучело, все стараясь прорваться с последним сокрушительным ударом. Товмасян страшно хотел нокаута.
Так окончился первый раунд.
Зеев Паз повлекся в свой угол. От шишек и синяков набрякло лицо. Тренер обмахивал его полотенцем, обливал затылок и грудь холодной водой, снова орал что-то в самые уши, советуя, должно быть, применить сложные и хитрые трюки. Но Зеев Паз ничего не слышал и не понимал. Махнул на себя рукой: ну и что, ну проиграю. Все равно второе место — серебряная медаль — за мной.
И тут вдруг почувствовал его присутствие.
Пахнуло на Зеева Паза прохладной сыростью и дымком каким-то с горьковатым привкусом. Так от него пахло всегда, когда он приходил. И разом окрепло тело, мысли сделались четкими, ясными.