Пусть найдут! Пусть налетят, разорвут, сожгут! Всё едино. Ничего хуже, чем сейчас она уже с собою сделала, они не сделают. Все они.
Она предала Животворящий Крест, потому что заглянула в правду, которую не должна была знать, и без которой могла бы жить. Она оказалась носителем магии, против которой боролась. А хуже того – струсила, пообещала Абрахаму и Рене отделить их от преследователей и струсила, жестоко подставив Базира.
Конечно, он сам нарвался, сам опоил её, но сопротивлялась ли Стефания? Ворвалась ли она в трактир, поняв, что Базир окружён? Нет. Она бежала. И это позорное бегство, венчающее всю низость её собственных преступлений, заставляло Стефанию задуматься про ещё одно: а не будь Базира, готового пожертвовать собою, что бы она стала делать?
И ответ не нравился Стефании. Она брела по какой-то пыльной дороге, спотыкалась, корила себя, тихо плакала, хоть слёз уже не хватало, и мучилась от самой себя. Это мучение было как казнь – медленная, растянутая во времени, но уже решённая казнь. И люди, и церковники практиковали такой вид наказания для преступника, не давая ему закрыть глаза навечно и оставляя на долгие дни, месяцы и даже годы в ожидании казни и позволяя человеку сходить с ума от безысходности.
Но что безысходность чужая, когда давит шею собственная тоска и осознание низости? Допущенной низости!
Так ли её воспитывали? Так ли готовили к великой войне с магией? Войне, которой…
Которой не было? которой не стало для высших чинов обеих сторон?
Если бы Стефания осталась лежать на земле, то ещё задолго до того, как её бы нашли, она бы спятила. Но она, повинуясь вязкому и неукротимому инстинкту, сумела зачем-то подняться, и пошла. И пусть путь не был ей понятен или даже осознаваем, разум мог хвататься за иллюзию деятельности и оправдывать ещё, хоть оправдание было слабым, поступок и саму жизнь Стефании.
И горе угнетало её так сильно, что она совсем пропустила движение за своей спиной. Абсолютное равнодушие отупило осторожность, и Стефания поздно спохватилась, дёрнулась, обернулась назад…
В рассветной хмари вырисовывалась повозка. Лошадь из числа самых простых, значительно слабее церковных, и телега, совсем добротная, прикрытая какой-то грубой тканью.
Возница натянул поводья, останавливая лошадь как раз возле Стефании, и ловко спрыгнул на землю, приблизился к замершей, равнодушной и готовой ко всему прокажённой церковнице.
-Ты чего тут? – грубо спросил он.
Стефания оглядела его, вспомнила с трудом, где совсем недавно видела этот взгляд, этот профиль и, облизнув пересохшие губы, спросила очень тихо:
-Бер…Бертран?
Это действительно был Бертран, тот самый парень, пытавшийся ещё недавно, когда Стефания не пала так низко в собственных глазах, а была пьяна и весела, сманить её за свой столик.
-Узнала! – хмыкнул Бертран. – Ну? Ты чего здесь?
Стефания не ответила. Как объяснить – чего она здесь? Ей бы кто объяснил! Уж она бы ничего не пожалела за это. Хотя у неё никогда ничего и не было.
-Давай подвезу? – предложил Бертран. Его не смущала каменная холодность и опустошении Стефании. В его тоне было много дружелюбия и мягкости, словно они были знакомы давно.
-Я… - Стефания ответила не сразу, да и при попытке заговорить, сбилась. – Я не…
-Давай! – настаивал Бертран, - ты прямо шла? Ну вот! Я тоже прямо еду!
Он хохотнул от своего остроумия и, не дожидаясь её ответа, взял за руку. Рука у него была очень тёплой, грубоватой от мозолей, но живой. Стефания, ощутив это тепло, поняла только сейчас, как холодны её собственные пальцы.
-У! – Бертран тоже заметил это. - Да ты вся продрогла! Полезай в телегу. Ну что, я съем тебя? Зверь я какой?
Узнай Абрахам, что церковница поступает так неразумно, соглашаясь на телегу и покоряясь незнакомцу, он, наверное бы, пришёл бы в восторг от возможности вывалить на её голову ушат брани и сомнений в интеллектуальных способностях.
Но Абрахам был далеко. Стефания же преисполнилась равнодушия и презрения к себе, а потому молча села в телегу, прямо на грубую ткань и позволила везти себя неизвестно куда. Бертран ехал тихо, первые минут пять он молчал, искоса поглядывая на неё, затем заговорил:
-А я всё думал, чего вы в такой трактир забрели? Видно же, не нашего края. И не любители дороги!
Стефания молчала, глядя на свои ноющие от пути дороги. Только сев, она поняла, что ноги её дрожат от усталости. Сколько бы ещё удалось ей пройти?