Она успела – ворвалась с последним ударом, запыхавшаяся. Но Абрахам не оценил и даже не глянул в ее сторону:
–Хоть приходить вовремя научилась!
–Здравствуйте, – выдохнула Стефания.
–На заседание отдашь мой отчет о сегодняшней ночи, потом можешь продолжить заниматься порученной переписью, – Абрахам снова склонился над картой.
–Разрешите?.. – Стефания восстановила дыхание. – Казот приходил ко мне сегодня после всего. Сомневался. Я обвинила его в мягкости и в сострадании богохульным силам, после чего написала донос.
–Хорошо, – Абрахам все еще не удостаивал Стефанию взглядом. Внезапно это ее задело сильнее, чем когда–либо, и она, обнаглев от досады, продолжила:
–А еще охотник Ронове предложил перейти к нему!
–Переходи, ему ты вряд ли можешь оказаться бесполезной, – согласился с равнодушием Абрахам.
–А я отказалась, – спокойно ответила Стефания, и вот здесь Абрахам уже поднял на нее взгляд.
Ей редко удавалось видеть его изумленным, а уж изумить самой…
–Почему? – искренне удивился Абрахам. – Почему отказ?
–Я хочу сосредоточиться на работе, – Стефания назвала первое, что пришло ей в голову. Абрахам же справился с изумлением и отреагировал привычно:
–Ну и дура! Где ты еще вытянешь себе такой шанс?
И углубился в карту. Но Стефания не обиделась, а улыбнулась – слишком уж последняя фраза охотника походила на нарочную!
Она не успела насладиться своим триумфом. В дверь вломился испуганный гонец – он был до того напуган, что даже посерел лицом и едва не лишаясь чувств, протараторил:
–У нас убийство! Убийство!
–Что? – Абрахам был уже на ногах. У дверей.
–Убийство! – повторил испуганный гонец. – Вампир убил Буне! Вампир убил теоретика!
И на Стефанию словно плита упала, сдавливая дыхание.
6.
Откуда взялись все эти слуги Животворящего Креста? Годами отсиживались по своим кабинетам и клетушкам, пересекаясь лишь по долгу службы небольшими группками и вот – вылезли абсолютно все!
Какое шумное людское море – все встревожены, шепчутся, переговариваются. И от всего этого жужжания Стефании еще дурней. Она думала, что привыкла к смерти уже давно. Но оказалось, что смерть, скользнувшая где-то рядом, и смерть, коснувшаяся кого-то близкого (а Буне был ей близким человеком!) – это огромная разница.
Она не знала, хочет ли увидеть мёртвое его тело, да и вообще – сумеет ли понять, что он умер? Это казалось решительно невозможным.
Но Абрахам был деловит. Его репутация расчищала ему дорогу среди перепуганных церковников всех мастей, и она – бредущая следом, спотыкающаяся, постоянно оказывалась за ним и проходила также. непреодолимая сила держала Стефанию на ногах, не позволяла упасть и забыться, чтобы все само собой разобралось и вернулось на известные уже круги.
Репутация Абрахама чинила ей это препятствие. Она давала путь, не позволяя Стефании остаться.
Взгляды… о, эти отвратительные хищные взгляды! Стефании казалось, что она привыкла и к ним, ведь служить Абрахаму было нелегко из-за повышенного внимания, но она верила в то, что справилась с этим. И теперь оказалось что нет. оказалось, что она все та же – робкая, находящаяся не на своем месте, пугающаяся всякого лишнего шума тень.
Безвольная, слабая, покорная – всё, что оставалось ей – идти! и шла ведь, шла! Спотыкалась, прятала заплаканное лицо ото всех, а слезы всё не успокаивались, текли, обжигая щеки – но шла.
У большого круглого зала, занимаемого теоретиками, было не протолкнуться. Охотники и кое-кто из помощников, членов совета были внутри, а остальные сдерживали любопытствующих из числа особенно наглых, норовящих заглянуть, чтобы увидеть что творится.
Но Абрахам прошел беспрепятственно. И уже у самых дверей он обернулся на Стефанию. Она не поднимала своего несчастного лица, но почувствовала этот взгляд и поняла – ей тоже…надо.
Ее пропустили, и Стефания скользнула такой же тенью за Абрахамом. После этого зал Теоретиков закрыли. За спинами осталось жужжание, но времени выдохнуть не было – она заметила тело Буне.
Его тело лежало в неестественной позе – скрюченное и жалкое на фоне большого, хоть и весьма людного зала. Он был всё также в своей мантии теоретика, и был, неизменно, всё тем же…только глаза были другими. У живых таких глаз не бывает. Слишком много в них ужаса, слишком много в них безысходного отчаянии перед лицом непримиримой смерти.