Часом позже, когда, собрав, наконец, силы, Майя пришла домой, Тамара Васильевна готовила на электроплитке ужин.
— А где сверток? — сразу в упор спросила ее Майя.
— Какой сверток? — попыталась удивиться Тамара Васильевна. — Ах, да, я же купила тебе на платье. Чудесный материал, дочка. Как раз твой любимый.
— Мама! — неистово закричала Майя. — Хватит! Я все слышала! Я все знаю, мама!
— Да что с тобой, дочка? — Тамара Васильевна хотела обнять ее, успокоить. Майя отпрянула в сторону.
— Я же человек, мама! Зачем так жестоко обманывать? Зачем? Все вы обманщики! — Она упала лицом в подушку и громко зарыдала.
26
Солнце висело перед самыми окнами и палило с такой силой, что в квартире было, как в бане. Сергей Сергеевич чувствовал себя совершенно разбитым. Он лежал на диване, прикладывая ко лбу мокрое полотенце, и глотал прописанные врачом таблетки.
Первый раз за всю свою пятидесятилетнюю жизнь Кирюхин ощутил, как покалывает в сердце. Правда, побывавший у него врач убеждал, что болезненное состояние вызвано лишь временным нервным расстройством. Но что бы там ни было, а чувствовал себя Кирюхин прескверно. И причиной тому была газета со статьей Дубкова, что лежала сейчас под подушкой.
— Я побуждаю людей идти на сделку с совестью, — вслух возмущался Сергей Сергеевич. — Я побуждаю!.. Это же надо придумать… Тростянка и — на тебе: Кирюхин побуждает. Какое вранье! Какая наглость!..
Не только содержание статьи волновало Сергея Сергеевича. Еще больше волновало его то, что написал ее Роман Филиппович. Тот Роман Филиппович, которого он, Кирюхин, считал порядочным человеком и с которым был всегда откровенным, как с родным братом. Да разве только в откровенности дело. А сколько пришлось ему пережить неприятностей из-за Мерцалова. Ведь о одним Алтуниным он дрался чуть ли не каждый месяц. Мог бы, конечно, и сейчас подраться. Все же Мерцалов — фигура не рядовая. Но сам же Дубков испортил все дело.
Глубоко задумавшись, Кирюхин не заметил даже, как появилась в квартире Нина Васильевна. Увидел ее уже перед самым диваном утомленную, с печальными глазами. Спросил:
— Ты почему не на работе?
— По тебе соскучилась, — Нина Васильевна попыталась улыбнуться, но не смогла.
— Ну, что ты хочешь сказать? — спросил Сергей Сергеевич. — Не нравлюсь такой, да?
— Я просто не узнаю тебя, Лежишь и вздыхаешь. Неужели не можешь написать опровержение, если считаешь статью неправильной.
— Да разве в одной статье дело? А случай в Тростянке куда спрячешь?
— Но почему ты берешь его только на себя. Ведь Мерцалов подчинен Алтунину и Дубкову. Пусть они за него и отвечают.
— А Ракитина?
— Что Ракитина? Ракитину ты наказал, уволил.
— Уволить-то уволил, — вздохнул Сергей Сергеевич. — Но чем еще все это кончится…
Сергей Сергеевич встал, сбросил согревшееся полотенце и, перебарывая недомогание, прошел по ковру. Заметив бидон в руке жены, спросил:
— Квасок что ли? Налей стаканчик!
— Нет, нет, — запротестовала Нина Васильевна. — Квас очень холодный.
— Ох, Нинка, Нинка! Зимой ты меня к форточке не подпускаешь, летом квасу не даешь. Да что я, ребенок!
Напившись квасу, Кирюхин долго стоял на ковре, раздумывая. Потом плотно завесил бархатной шторой окно и включил электрический свет. Однако от электричества в кабинете сделалось еще жарче. Снова потушил свет и приоткрыл штору…
В конце дня пришел старший диспетчер Галкин. Услышав его голос в прихожей, Кирюхин снова обмотал голову полотенцем.
— Вы уж извините за беспокойство, — сказал Галкин, придерживая одной рукой свои непослушные волосы. — Вынужден. Комиссия приехала.
— Откуда? — спросил Сергей Сергеевич. — Из управления дороги?
— Из управления вчера. Сегодня из Министерства. Спрашивают, когда придете?
— Не могу я, — сказал Сергей Сергеевич. — Болен. Так и скажите: болен.
Галкин потер пальцами лоб и снова посмотрел на Кирюхина.
— Есть еще новость.
— Какая? — насторожился Сергей Сергеевич.
— Егорлыкское плечо нам вернули.
— Вернули? — переспросил Сергей Сергеевич и вдруг оживился, глаза повеселели, голос окреп. — Я знал… я чувствовал. Слышите, Галкин? Теперь вот что. Завтра я буду на работе. Так и скажите: завтра.
После ухода старшего диспетчера в комнату к Сергею Сергеевичу опять вошла жена. Вошла и застыла в выжидательной позе: