Вся гладкая поверхность детали была вспахана, будто резцом. Глубокие рваные бороздки местами пересекались. Дубков потер их пальцами, ковырнул ногтем и вернул валик начальнику, не сказав ни слова.
— Такие вот дела, — вздохнул Алтунин и положил деталь обратно на стол. — Паровоз только отремонтировали. Вышел из депо как новый. А сейчас извольте видеть: опять на канаве. Это же преступление.
Роман Филиппович молчал. Его поразили последние слова Алтунина, резкость, с которой он произнес их. Сразу возникла мысль, не играет ли тут роль ущемленное самолюбие; пусть, дескать, Кирюхин, чествует Мерцалова, как победителя, а он, Алтунин, покажет этому победителю другое место. Однако Дубков как можно спокойнее спросил:
— А в движении нарушения были?
— Выясняем, — ответил Алтунин и, приоткрыв дверь, велел позвать своего заместителя по эксплуатации локомотивного парка. Через минуту Майя сообщила, что заместитель ушел в отделение.
— Тогда зовите расшифровщиков, — распорядился Алтунин.
Тамара Васильевна вошла в кабинет почти бесшумно.
— Слушаю вас, Прохор Никитич.
— Вы ленту с мерцаловского паровоза расшифровали?
Женщина отрицательно покачала головой.
— Почему?
— Ее не было, Прохор Никитич. Кажется, не работал скоростемер.
— А Мерцалов докладывал об этом?
Белкина молчала.
— Ясно, — сказал Алтунин. — Вы, Тамара Васильевна, можете идти. Мы разберемся сами.
Дубкову стало жарко. Он распахнул китель и ослабил ворот. Положение явно осложнялось. Все машинисты слышали, как на собраниях и планерках начальник требовал не выезжать в рейс, если не исправен скоростемер. Кое-кто за нарушение этого правила уже получил строгое предупреждение. И сейчас Роман Филиппович недоумевал: «Неужели Петр забыл об этом? А может, скоростемер испортился в пути? Но тогда бы доложить надо. Зачем же молчать!».
В кабинет без стука вошла Елена Гавриловна Чибис. Лицо ее было возбужденным. Серые глаза гневно поблескивали. Увидев Дубкова, она замедлила шаги, подобралась, затем без стеснения развернула принесенную с собой газету.
— Что ж получается, товарищи? Паровоз на кислородной подушке, а Мерцалову гимн славы поют. Поглядите! — Она ткнула пальцем в обведенную красным карандашом статью с ярким заголовком «Машинист-новатор» и стала читать заключительные строчки: «Петр Степанович Мерцалов — человек беспокойный, смелый. Он глядит вперед. На днях, как заявил сам машинист, он пересядет на тепловоз и постарается сразу же перекрыть все свои предыдущие рекорды». Вы только подумайте: он пересядет. Неужели у него…
В этот момент в дверях появился Сахаров. Увидев Дубкова, он радостно воскликнул:
— Вот вы где! А я вас ищу. Ну, как будем отмечать возвращение со съезда: митинг организуем или собрание?
Роман Филиппович не ответил.
Вошедший обвел всех троих удивленным взглядом, насторожился:
— Чего это вы как на похоронах?
Алтунин взял в одну руку изуродованный валик, в другую — газету со статьей о Мерцалове и, как бы взвешивая их, спросил:
— Видите, что получается?
— Знаю, — не задумываясь, ответил Сахаров. — Сейчас только был в цехе, смотрел.
— И как считаете?
— Как считаю? Паровоз, конечно, жаль.
— Только и всего?
Сахаров поджал губы. Было понятно, что вопросы начальника депо ему не по душе. Но все же после небольшого раздумья, он добавил:
— Побеседуем, разъясним Мерцалову.
— А я думаю, что вопрос этот нужно вынести на заседание парткома, — сказал Алтунин, положив газету и валик на стол.
Сахаров спросил грубоватым тоном:
— Кого обсуждать-то, известного машиниста? Вы представляете, Прохор Никитич?
— Да, представляю. Но нельзя же приплясывать на костях локомотивов.
— И это не первый случай у Мерцалова, — вставила Елена Гавриловна. — В прошлом году у него с паровозом была почти такая же история. Потом он превысил скорость на разъезде. А еще раньше…
Сахаров попытался оборвать ее:
— Что вы десятилетние грехи собираете? Разве это партийный подход к делу! — Глаза у него расширились, на выпуклых белках появились красные жилки. Но Елена Гавриловна продолжала вспоминать. Алтунин, глядя на нее, задумчиво покачивал головой, как бы говоря: «Вот видите, откуда нитка тянется».
— Странные вы люди, — возмутился Сахаров, все больше распаляясь. — Надо же понимать, что Мерцалов — гордость и знамя коллектива. Если не уважаете его, то уважайте хоть коллектив.