Быстро оценил возможности. Запасов угля могло хватить на двое суток. Воду же надо было добывать из снега. Но как? Прохор взял в руки единственное, запачканное гарью ведро. Помощник тяжело вздохнул: «Что вы придумали. Это же не самовар, а машина». Но другого выхода не было. И начали таскать снег ведерком.
Вначале Алтунин сам взобрался на тендер, чтобы принимать у помощника ведро и опрокидывать его в железную пасть огромного резервуара. Когда же руки закоченели, стали плохо слушаться, он спустился вниз. На его место поднялся помощник. Потом на смену помощнику пришел кочегар. И так, сменяя друг друга, они боролись с бураном. А буран будто на зло свирепел все больше, и к утру набрал такую силу, что невозможно было держаться на ногах. Одежда на всех троих обледенела и мешала двигаться. Но каждый понимал, что сдаваться нельзя, что только их ведерко поддерживает жизнь паровоза.
Почти целые сутки продолжалась эта тяжелая борьба. И как потом оказалось, ветка действительно была перерезана противником. Только отогнав его, наше командование послало навстречу эшелону мощный снегоочиститель и команду солдат с лопатами. Танки были доставлены по назначению.
«А буран тогда был куда сильнее, чем сейчас», — подумал Алтунин и взглянул еще раз в ту сторону, где только что скрылась длинная фигура начальника отделения.
13
Включив лампу-грибок, Елена Гавриловна посмотрела на будильник. Было четыре часа ночи. Неужели Прохор Никитич еще не пришел домой? А может, она спала и не слышала его шагов? Но такого еще не бывало. За последнее время она так изучила шаги Алтунина, что стала различать их даже сквозь сон. Иногда по ним узнавала его настроение. Если ноги передвигались по каменным ступеням лестничной клетки медленнее обычного, значит, он возвращался с работы усталым, но спокойным. Если же в шагах чувствовалась торопливость, то в душе наверняка была тревога.
В такие моменты Елене Гавриловне хотелось открыть дверь и хоть немного поговорить с ним. Но ее пугала мысль, а вдруг обрежет, как тогда за Вовика?
Но сейчас Елену Гавриловну беспокоило другое. Неужели Алтунин до сих пор не вернулся из рейса?
Откинув одеяло, она встала с кровати и с привычной торопливостью оделась. Мех у шубки местами был еще влажным от снега. Зато варежки, положенные с вечера на батарею, сделались такими теплыми, что Елена Гавриловна не удержалась от соблазна прижаться к ним щеками.
Потом посмотрела на себя в зеркало. Лицо было еще сонным, и морщинки возле глаз казались приметнее.
Закутавшись пуховым платком, Елена Гавриловна вышла на улицу. Ветер ударил в лицо снегом, залепил глаза, остановил на мгновенье у подъезда.
…Неожиданное появление секретаря партийного бюро в депо не удивило Алтунина. Такое бывало уже не раз.
И все же начальнику депо не нравилось, что секретарем парторганизации локомотивного цеха была женщина. При ней он чувствовал какую-то непривычную связанность. Поговорить о чем-нибудь по-мужски неловко. Поспорить — тем более. Только и думай, как бы не слетело с языка обидное слово.
Но больше всего Прохора Никитича смущали многозначительные взгляды некоторых чересчур рьяных сберегателей моральных устоев. Увидят его с Еленой Гавриловной в кабинете или в комнате партийного бюро, сейчас же хитровато прищурятся, будто начинают гадать: а нет ли тут чего другого…
На этот раз Елена Гавриловна, узнав, что происходит, начала разговор с присущей ей резкостью:
— До каких пор мы будем отдуваться за беспорядки диспетчеров отделения? За что такая кара?
— За непочтение к родителям, — пошутил Алтунин. Сейчас, когда обещанные паровозы уже вышли на линию и перебранка с отделением прекратилась, ему не хотелось сызнова бередить душу. Но Чибис не останавливалась.
— Нет, нет, Прохор Никитич, я говорю вполне серьезно. Нужно скандалить. Если вы будете молчать, я сама… Я потребую поставить вопрос.
— Только не горячитесь, — попросил Алтунин и, чтобы не маячить посредине цеха, предложил: — пойдемте в комнату мастера!