— Чего ради я буду ломать ваш семейный ансамбль?
— Ой, батюшки, «ансамбль»! Ну, пойдемте вдвоем?
— Вдвоем? — Зиненко вздохнул. — Староват я, наверно.
— Вы, староваты? — Римма так громко рассмеялась, что проходившие мимо люди обратили на нее внимание. И в этот самый момент к остановке подошел другой троллейбус.
— Ладно, — уже тихо сказала Римма. — Заходите все-таки. Не забывайте.
— Зайду как-нибудь, — пообещал Зиненко. И еще долго смотрел ей вслед из троллейбуса.
21
— Девушка, девушка! — кричал в трубку взволнованный Сахаров. — Зачем прервали? Дайте редакцию!
Телефонистка долго ворчала, но все же соединила. Уже знакомый женский голос ответил: — Да, да, слушаю.
— Так вот, повторяю, — горячо продолжал Сахаров. — События знаменательные. Во-первых, Мерцалов пересел на тепловоз. Во-вторых, он получил квартиру в новом доме. Прошу подчеркнуть: квартира предоставлена как лучшему машинисту-новатору. Да, да, это главное!
— А что вы скажете о последней летучке? — спросила трубка.
— О чем, о чем? Ах, да, — как бы вспомнил Сахаров. — А какая сторона вас, собственно, интересует?
— Да тут письмо есть. Не очень лестное, правда.
«Ах вон что, — поморщился Сахаров. — Понятно». Он вынул из кармана платок и вытер вспотевшее лицо. Чтобы заполнить паузу, подул в трубку, потом стал объяснять:
— Партком знает, принимает меры. Кое-кого тряхнуть придется. Не без того, конечно. Главное, чтобы горел светофор. Сами понимаете. А что касается печати, учить не буду. Одним словом, прошу не поскупиться…
Закончив разговор, Сахаров расстегнул китель. Весть о письме в редакцию испортила ему настроение. «И что за люди такие, — рассуждал он с возмущением. — Даже честью коллектива не дорожат. Удивительно. Ну ничего, будем воспитывать».
Сахаров придвинул к себе городскую газету. Прикинул, как будут выглядеть в ней его сообщения. И вдруг вспомнил, что не догадался попросить прислать фотографа. А как было бы хорошо: в одном номере газеты — «Мерцалов на тепловозе», в другом — «Мерцалов на новой квартире». И производство, и быт. Все, как положено в современных условиях. «Придется позвонить еще раз», — решил он и протянул руку к телефону. Но кто-то постучал в дверь.
— Войдите! — недовольно бросил Сахаров и торопливо застегнул китель.
Вошла Тамара Васильевна Белкина, хмурая, с заплаканными глазами. Тихим уставшим голосом спросила:
— Как же получается, Федор Кузьмич? Кто не просит квартиры, тому даете. А меня даже из списка вон выбросили.
Сахаров знал, что Белкина придет к нему, и потому заранее готовился к этой неприятной встрече. Круто выгнув рыжеватые брови, он сказал с сочувствием:
— Слушай, Тамара, не жги душу. Говорил я, доказывал. Не согласился начальник отделения, решил по-своему. А что касается намека — «Кто не просит, тому даете», это зря. Надо все-таки разбираться.
Белкина посмотрела ему в лицо, покачала головой.
— Эх, Федор Кузьмич. Чего там разбираться. У Дубковых ведь целый дом свободный. Да и не выгоняли они Мерцалова. Это все знают.
— А ты за всех не говори. И Мерцалова не касайся.
— Как же не касаться. Квартиры-то он не просил. И заявления не подавал.
— Причем тут заявление. Мерцалова вся страна знает. Может, ему начальник дороги особняк персональный выстроит.
— Конечно, тебе можно говорить, семья в квартире. А Майя как будто не твоя дочь. Пусть мучается. — Тамара Васильевна часто заморгала и на ресницах у нее заблестели слезы.
В этот самый момент в дверях показалась Елена Гавриловна Чибис. Она вошла по привычке, не стучась и не спрашивая разрешения. Ее широкое меховое пальто и яркий зеленый платок словно обожгли Сахарова.
— Занят я, не видите, что ли! — крикнул он с явным раздражением.
— Извиняюсь, — ответила Чибис и удалилась.
— Но вы подождите! — неожиданно смягчился Сахаров. У него мелькнула мысль, что это поможет поскорее закончить неприятный разговор с Белкиной. Он поднялся со стула, плотнее прихлопнул дверь и опять вернулся к столу.
В комнате стало так тихо, что слышен был шорох платка в руках Тамары Васильевны.
— Ну зачем эти слезы? — негромко спросил Сахаров. — Думаешь, без них не понятно? Все понятно. Когда можно было, помогал: и самой дать путевку в санаторий за счет профсоюза настаивал, и Майю сколько раз в пионерский лагерь бесплатно посылали. Верно?
— Эх, Федор, Федор! Чего ты считаешь? — пуще заплакала Белкина. — Не за свои же кровные посылал. За государственные. А сам ты, можно сказать, в сторонке стоишь. Да я и ничего от тебя не требую. Раз уж вышло так, терпеть надо. Вот с квартирой бы только. Ей ведь, Майе-то, комнату нужно. Невеста.