И хотя Лида ничего на это не ответила, Елена Гавриловна все же осталась довольна встречей.
«Теперь поговорить бы с самим Мерцаловым, — рассуждала по пути в депо Елена Гавриловна. — Ведь его возвращение в дом к тестю не просто примирение. Это была бы победа человека над собой, над своим эгоизмом. Вот что главное».
Мысли ее прервал Сахаров. Он вошел следом за ней в комнату партийного бюро и бросил на стол только что сорванное со стены объявление.
— Этого еще не хватало!
На белом квадратном листе было написано кистью:
«Во вторник в 18.00 состоится товарищеский разговор о недостойном поведении П. С. Мерцалова. Приглашаются все желающие».
— И что же тут плохого? — спросила Чибис. — Товарищи хотят побеседовать по душам, выяснить отношения. И пусть… Это их право.
— Какое право? — вскипел Сахаров. — Мы собираемся присваивать Мерцалову коммунистическое звание, а вы что делаете?
— Не я, а коллектив, — сказала Елена Гавриловна.
— Вот, вот, — затряс головой Сахаров. — Как только заходит речь об ответственности, вы сразу: коллектив, совесть и прочес. А что должен делать парторг? В няньки играть на мосту?
Елена Гавриловна промолчала, отошла к окну. А когда Сахаров ушел, не утерпела, поднялась наверх к Алтунину и, задыхаясь от возмущения, рассказала ему о происшедшем.
— Опять вы горячитесь? — с обычной сдержанностью сказал Алтунин. — Не можете без этого?
— А что же делать? Молчать? — спросила Чибис. — Нет уж, молчать больше не буду. Хватит.
— Тогда пишите жалобу, — сказал Алтунин.
Елена Гавриловна вся сжалась. Что это — упрек или злая насмешка?
— Пишите, пишите, — повторил Прохор Никитич. — Прямо так и сообщите: паруса порваны. Идем ко дну.
— Почему ко дну?
— Вот именно, почему? — Алтунин встал и вышел из-за стола. — Неужели сорванное объявление помешает машинистам собраться и откровенно поговорить?
Елена Гавриловна ответила уверенно:.
— Нет, конечно.
— И я думаю, что нет, — сказал Алтунин. — Значит, и в воробьев играть незачем. Зимой поиграли. Помните?
— Но я же хотела…
— Знаю, что вы хотели. И все же не одобряю. Со злом воевать надо иначе. — Он посмотрел вниз, подумал и снова поднял голову. — Злу нужно противопоставлять силу коллектива. Тогда и горком быстрее разберется, кто прав, а кто виноват. Согласны?
Елена Гавриловна понимала Прохора Никитича и все же согласиться с ним не могла. Но ей не хотелось портить настроение человеку, который впервые после истории с письмом говорил с ней мирным и приятным тоном. Ей показалось даже, что он и смотрел на нее сегодня какими-то иными глазами.
— Если обидел — извините, — попросил Алтунин тихо, почти по-домашнему. — У меня ведь зла нет. Я откровенно.
Елена Гавриловна молчала, но всем своим видом как бы говорила: «Да разве я не понимаю этого».
— А теперь у меня к вам личная просьба, — сказал вдруг Прохор Никитич и взял Елену Гавриловну за руку.
Лицо ее вмиг вспыхнуло, зарумянилось. Каким-то радостным предчувствием наполнилось сердце.
— Ну, какая просьба, говорите?
Прохор Никитич непривычно склонил голову.
— Видите ли. Через час я уеду с Юрием Сазоновым. Проверить надо его новшества. А Наташа собирается в пионерский лагерь. Вот я и хотел попросить вас…
— Вот и опоздали, — ответила Елена Гавриловна. — Мне уже Наташа все сказала. И мы уже с ней сговорились… Так, что…
— Спасибо, — кивнул Прохор Никитич.
Елена Гавриловна сбежала по лестнице не чувствуя ног. Так же быстро пересекла деповский двор и лишь перед крыльцом домика вдруг спохватилась: «Что уж я совсем в девчонку превратилась». Но не выдержала, улыбнулась. И долго потом счастливая улыбка не сходила с ее лица.
9
— Держись ты, ради бога, за камни!
— А я не буду!
Римма шла по самому краю старой крепостной стены, уверенно переступая через острые выступы и отважно балансируя руками. А Зиненко неотрывно следил за ней снизу, готовый каждую секунду поймать ее в случае оплошности.
Стена была невысокая, всего метра полтора-два, а местами и того меньше. Иссеченная резкими степными ветрами, высушенная солнцем, она уже доживала свой век, словно израненная и покинутая на месте сражения кольчуга воина.
Светила луна, медленно поднимаясь на середину неба. Над развалинами стояла прозрачная зеленоватая дымка, и силуэт человека вырисовывался очень отчетливо.