— За что? — спросил Ракитин.
— За брак. Кто-то виноват, а шишки, как всегда, на Мерцалова.
— Это серьезно?
— Борис Иванович, батенька мой. Уж поверьте. Только сегодня с секретарем парткома толковали об этом.
«Странно, — подумал Ракитин. — Не успел с одним разобраться, уже другое… И Зиненко почему-то молчит. А уж он-то, конечно, в курсе».
И сразу после разговора с Кирюхиным, отложив текущие дела, Ракитин отправился в депо. Не заходя к начальнику, он прошел прямо в цех, разыскал Зиненко и без всякой дипломатии спросил:
— Ну, где этот самый брак, из-за которого шум завели?
— А вот! — сказал Зиненко, показав на полуразобранный тепловоз, и стал объяснять, как все получилось. Неожиданно из канавы поднял голову широконосый молодой парень с пятнами от масла на подбородке и сердито заметил:
— Теперь так и будет. Все и никто. На бога списывать придется.
— Зато на сменную перешли, фасон держим, — подбросил реплику другой слесарь, маленький с черными усиками.
— А вы что же, не одобряете? — спросил его Ракитин.
— Да как сказать. Может, и лучше будет. Только не у всех еще сознание имеется. Кое-кто личную выгоду извлекает.
— Возможно, — согласился Ракитин. — Но у вас такой коллектив. При старании любого переварить может.
Опять между колесами выглянул широконосый парень, посмотрел на секретаря горкома, сказал с хитринкой:
— Понимаете, что получается, товарищ Ракитин. У начальства ложка большая. Иногда недоваренных выхватывают.
— Кого же?
— Да не стоит вспоминать.
— Ну, это вы напрасно. Даже не по-товарищески с вашей стороны.
Широконосый пожал плечами и скрылся в канаве под тепловозом. Ракитин постоял еще немного и, чтобы не мешать работать, отошел к бетонной колонне. Зиненко принес откуда-то две табуретки.
— Однако злой у тебя народец, — присаживаясь, сказал Ракитин. — Ишь ведь завернул насчет ложки-то. Слышал?
— А как же? О Мерцалове намекнули.
— Я так и понял. — Ракитин снял шляпу, неторопливо пригладил волосы.
Весь цех был залит солнечными лучами. Они сияли на цементном полу, на стенах, цеплялись за крюк мостового крана, деловито хлопотавшего над каким-то очень тяжелым агрегатом.
Ракитин посмотрел, посмотрел и снова повернулся к Зиненко.
— Ты все же скажи, Аркадий, откровенно. Есть основания, чтобы судить Мерцалова за этот брак?
— Какой суд? — удивился Зиненко. — Просто разговор товарищеский. И дело не только в браке. Тут ведь Мерцалов Сазонова оскорбил на планерке.
— Ах, вон в чем дело? Тогда давай вводи в курс…
Домой Ракитин возвращался поздно. Перед самым домом остановился, хотел закурить, но тут появилась Полина Поликарповна.
— Наконец-то, — заговорила она дрожащим от волнения голосом. — Ты с Риммой сегодня ругался?
— Не ругался, а поговорил, — спокойно ответил Борис Иванович.
— Я знаю, как ты говоришь. Так вот радуйся. Дома ее нет. Не обедала, не ужинала и сейчас нет.
— Придет.
— Не знаю. Митя уже все парки обегал.
— А зачем ты Митю впутываешь в это дело?
— А что же делать? — глаза у Полины Поликарповны так блестели, что, казалось, вот-вот брызнут слезы. — Может, к Аркадию ушла? — предположила она.
— Нет, — покачал головой Борис Иванович. — Аркадий вместе со мной в депо был.
— Вот тоже: вместе был, вместе ходил, а чтобы поговорить с ним откровенно, по-мужски. Сколько можно мучить женщину. Любит, пусть женится.
— Трудный вопрос, — сказал Борис Иванович.
— А на муки родной дочери смотреть легко? — спросила Полина Поликарповна. — Вот где она теперь?
— Да придет. — Борис Иванович повернулся и побрел по асфальтовой дорожке, с обеих сторон стиснутой густой акацией. Потом он пересек мостовую и направился к скверу, где молодые парочки любовались каменным журавлем, выпускавшим из клюва тонкую струю воды, подобно цирковому фокуснику.
Борис Иванович прошел по затененной аллее, оглядел всех сидящих. Где-то неподалеку в раскрытом окне громко и резко играла радиола.
За первым сквером был второй — без фонтана. Зато здесь привлекали внимание огромные клумбы роз, гладиолусов и георгинов. Когда-то Римма любила это место. Но сейчас Борис Иванович оглядел внимательно все уголки и не нашел дочери.
В самом конце сквера Борис Иванович остановился, раздумывая, куда бы еще направиться. И вдруг шагах в десяти от него мелькнула знакомая походка. Присмотрелся. Она — Римма, в узком бордовом платье, с высокой прической и желтыми цыганскими серьгами. Хотел окликнуть, но воздержался.