Борис Иванович сел на ближайшую скамейку и вынул из кармана папиросы. По-прежнему у кого-то в окне гремела радиола. Женский голос приятно и неторопливо пел о ночных пассажирских поездах.
«А схожу-ка я все-таки к Аркадию, — решил Ракитин. — Может, как раз и нужно с ним откровенно, по-мужски. Поля права». Он встал, с минуту помедлил, раздумывая и докуривая папиросу, потом смял ее в пальцах и долго нес, прежде чем бросил.
Зиненко встретил его с явной тревогой. Открывая дверь, сразу спросил:
— Случилось что, Борис Иванович?
— Да ничего не случилось. Откуда ты взял? — Ракитин повесил пиджак на спинку стула, расстегнул ворот у рубашки, устало облокотился на край стола. Но Зиненко не отводил от него встревоженного взгляда.
— Говорю же ничего не случилось, — как можно убедительнее повторил Ракитин. — Но разговор имею к тебе необычный, родительский.
— О Римме? — догадался Зиненко и тоже налег на стол обоими локтями, вобрал в себя побольше воздуха. — Признаюсь, Борис Иванович, люблю я ее.
— Вижу, все вижу, Аркадий. Но ты скажи мне чистосердечно, что мешает вам?
— Даже не знаю, Борис Иванович. Характеры наверно. Она ведь, Римма, какая? Чуть чего, сразу фр-р-р-ры-ы-ы… И не подступись.
Ракитин улыбнулся краешками губ.
— Верно, характерец у нее чувствительный. Вылитая мама Поля. Вчера, знаешь, портрет девушки показала мне. А я и скажи прямо: конфетная твоя девушка. Так тоже фр-р-р-ры-ы-ы и до сегодняшнего вечера ни слова. А ведь сколько прожили. Ты пойми меня, Аркадий, не упрашивать я пришел и не требовать. А вот посоветовать хочу. Умейте дорожить человеческим достоинством. Поспорить, поссориться каждый может, а вот не дать этим самым ссорам остудить чувства, суметь вовремя унять собственное самолюбие, тут, брат, душу иметь надо. И это пожалуй, не легче, чем там… под Берлином…
— Пожалуй, — согласился Зиненко, и его первоначальная скованность исчезла. Он вспомнил, что у него есть две бутылки черного мартовского пива, быстро принес их из кухни.
— Что ж, пока хоть пиво, — многозначительно сказал Ракитин, чокаясь. — Но будем надеяться… — А когда выпил, договорил: — Хочется мне, конечно, чтобы вы поняли друг друга. Искренне хочется.
Зиненко только вздохнул. Если бы от него одного все это зависело.
11
Юрий Сазонов догнал Майю Белкину недалеко от моста и схватил ее за руку. Девушке удалось вырваться. Тогда он поймал ее за обе руки и сказал, что не отпустит ни при каких условиях.
— А я закричу, — пригрозила Майя.
— Ты с ума сошла, — зашептал Юрий. — Ведь кругом наши ребята!
Из темноты доносились голоса парней и девушек, расходившихся с только что закончившегося комсомольского собрания. Их фигуры были видны и на фоне освещенных деповских окон, и на мосту под фонарями.
— Но это же явная нелепость! — продолжала бушевать Майя — У тебя нет ко мне никакого уважения! Ты просто!.. Просто!..
— Знаю: нахал, грубиян, варвар.
— Почему «варвар»?
— Так получается.
— Ой, ну отпусти меня, ради бога! Видеть тебя не желаю!
Голоса постепенно удалялись. Мост опустел. От поворотного круга наплывал негромкий гул тепловоза. Где-то совсем рядом позвякивали сцепы вагонов. Собравшись с мыслями, Юрий стал объяснять как можно мягче:
— Я же обязан был сказать обо всех, кто не учится. Затем и доклад делал. Соображаешь?
— А ты соображаешь, что я уже документы оформила на заочное отделение железнодорожного?
— То есть как оформила? Нет, это серьезно? — Юрий смотрел ей в лицо и не знал: верить или не верить. — Почему же ты молчала? Надо было сказать, сразу на собрании.
— Не обязана. Пусть выхваляются. Им коммунистическое звание нужно, а я… я… — Майя вырвала руку и, закрыв ладонью лицо, заплакала.
Растерявшийся Юрий сказал, что готов хоть завтра исправить свою ошибку перед всем коллективом.
— Еще чего не хватало, — с обидой ответила Майя. Она достала из сумки платок и долго вытирала им лицо. Потом принялась поправлять волосы.
— Ну ударь меня что ли, — подавшись вперед, сказал Юрий. Девушка отстранилась. Его руки снова удержали ее. На этот раз за локти, потом за талию. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза и слушали, как учащенно бьются два сердца. Губы их сблизились сами собой. Перед взором Юрия только зашатались и растаяли фонари, будто в волшебной сказке.