Дубков долго смотрел вслед зятю. Так и хотел крикнуть ему: «Мальчишка ты зеленый. Вздуть бы тебя как следует за такую выходку». Но зная, что этим дела не поправишь, сдержал свой гнев. А когда Петр скрылся из виду, вытер вспотевшее лицо, сошел с крыльца и направился к открытым воротам депо.
В механическом цехе неожиданно поймал его за руку главный инженер Шубин.
— Э-э-э, Филиппыч! А ну иди, полюбуйся!
Он подвел Дубкова к свежему номеру стенной газеты «Прожектор» и стал вслух читать:
— Недурно ведь? — сказал Шубин, весело потирая руки. — Весьма даже недурно!
— А я считаю, что это недопустимое зубоскальство, — послышался вдруг раздраженный голос подошедшего сзади Сахарова. — Нельзя так обращаться с человеком, который…
— А вы уже узнали? — поймал его на слове Шубин. — Э-э-э, тогда все правильно. Никакого зубоскальства. Как, Филиппыч, по-твоему?
— По-моему, еще кое-кого прописать бы следовало, — сказал Дубков. — Чтобы хвосты людям не приклеивали.
Подошел Зиненко, почитал и кивнул Дубкову.
— Правильно, Роман Филиппович. Нехай каждый знае, що вин таке!
К стенгазете подходили рабочие, машинисты и все читали вслух, подбрасывали шутки. У Сахарова лицо от злости то розовело, то бледнело. Дубков хорошо понимал его состояние. Не будь сейчас тут людей, исчез бы «Прожектор» в два счета и никто не узнал бы о существовании сатирического стихотворения. А теперь — поздно.
Перед Дубковым неотступно маячила упрямая фигура зятя, уходившего прочь по раскаленному солнцем междупутью. И в голове мучительно сверлило: «Неужели так и не удастся поговорить с ним до вторника? А ведь нужно, очень нужно».
Минут через тридцать Роман Филиппович снова вышел на пути, внимательно посмотрел во все стороны: «Авось человек одумается и придет?» Нет, напрасны были его ожидания.
Солнце тем временем продвинулось еще дальше, к западу. Появились тени от зданий и вагонов. А духота, казалось, давила пуще прежнего. И запах разогретого мазута неослабно бил в ноздри.
На краю неба все так же маячили бугристые облака. Только теперь они стали гуще. «Хорошо, — подумал Роман Филиппович, — может жары такой не будет».
Весь этот день Евдокии Ниловны дома не было. Она еще утром уехала к маленькому Сереже и задержалась там дольше обычного. В другое время Роман Филиппович, вернувшись с работы, непременно позвонил бы ей, напомнил о себе, пошутил бы, что соскучился. А на сей раз молчал: надеялся, что она уговорит молодых удостоить своим посещением Семафорную. Все же с ней Петр ни разу не ссорился.
Но приехала хозяйка одна. Приехала уже в сумерках, очень усталая и чем-то взволнованная. Наскоро сбросила косынку, отыскала шлепанцы и торопливо прошла в большую комнату. Роман Филиппович спросил ее сочувственно:
— Видно и тебя не балует зятек-то?
Евдокия Ниловна махнула рукой.
— Постой, Роман, не сбивай с толку.
Она распахнула дверцы шкафа и принялась что-то разыскивать.
— Да что случилось? Объясни!
Ответа не последовало. Хозяйка старательно искала что-то в своей старинной бархатной сумке, расшитой мелким бисером. И вдруг нашла, радостно всплеснула руками:
— Какие же мы, Роман, с тобой дурни! Внуку-то полгода завтра исполняется!
— Полгода? — переспросил Роман Филиппович. — А ну-ка, ну-ка?
— Так вот запись имеется! Ах нет, ошиблась, — притихла Евдокия Ниловна. — Не полгода, а пять месяцев.
— Ну все равно, — оживился Роман Филиппович, счастливо потирая ладонь о ладонь. Он радовался тому, что появился повод для нового разговора с зятем. Взяв у жены тетрадный листок с записью, он подошел с ним к висевшему на стене календарю, посчитал для верности на пальцах и заторопился к телефону.
— Слушайте, папаша с мамашей! — зашумел он в трубку. — Что же получается. У сына полугодие, а вы…
— Чего ты мелешь, — дернула его за рукав Евдокия Ниловна. — Не полугодие, а пять месяцев.
— Обожди, не мешай, — отмахнулся Роман Филиппович и снова в трубку: — Да, да, маленькое полугодие… Так даже в старинных святцах было записано: шесть месяцев — большое полугодие, а пять — малое.