«Уйти куда-нибудь по берегу, что ли? — прикидывал Роман Филиппович. — А может, удалиться в глубь рощи? Главное, чтобы никто не мешал».
Когда приблизились к зеленому мысу, услышали плач Сережи. Лиду словно ветром сдуло с кормы. Она вспомнила, что подошло время кормить сына.
Из-за кустов показался высокий загорелый парень — един из обладателей лодки.
— Слушай, милый человек? — обратился к нему Роман Филиппович. — Услужи еще. Позволь побаловаться веслами? Если сомнение имеется, документ вручить можем.
— Да что вы, папаша, — замахал руками парень. — Катайтесь, пожалуйста. А мы пока в волейбол ударим.
— Спасибо, — сказал Роман Филиппович и кивнул Петру: — Не возражаешь?
— Нет, конечно!
«Не догадывается, — подумал Роман Филиппович. — Или догадывается, но хитрит». Все же весла на всякий случай взял в свои руки. Оттолкнувшись от берега, он пустил лодку вниз по течению, туда, где за ближним поворотом реки длинным рукавом отходил в сторону залив — старица. Когда-то, лет тридцать назад, здесь было основное русло реки; молодой Дубков приходил сюда вместе с Дусей купаться. Однажды в такой же вот жаркий день, сидя на песке, она шепнула ему по секрету: «А ведь у нас будет ребенок». Потом они стояли под развесистым дубом и тихо мечтали: «Если будет дочка, обязательно назовем Лидой или Катей». Дусе больше нравилось первое имя, и Роман пошел на уступку: «Хорошо, пусть будет Лида». Сейчас он мог бы, пожалуй, отыскать и тот дуб, под которым они тогда стояли. Но не до этого было сейчас Роману Филипповичу. Он выводил уже лодку на середину старицы и выбирал место подальше от рыболовов и купальщиков. К счастью, оба берега здесь скрывала густая навись ивняка и тальника. Всюду царила тишина. Лишь где-то в зарослях чуть слышно крякали утки да лениво пророчила кому-то долголетие разморенная жарой кукушка.
— Так что же ты советуешь? — спросил вдруг Петр, упершись руками в борта лодки. — Извиниться, что ли, мне перед Сазоновым?
Роман Филиппович опустил весла, выпрямился.
«Значит, действительно хитрил, — подумал он, поглядывая в возбужденное лицо зятя. — Ну что же, тем лучше». И он без всяких предисловий сказал:
— Если ты считаешь, что Юрий действительно клеветник, тогда извиняться незачем. Но доказать нужно.
— А он докажет, что тяговые двигатели испортил я?
— О двигателях разговор особый.
— Тогда зачем он вмешивается?
— Но он же не оскорбил тебя.
— Зато поджег, разозлил.
— Это возможно, — согласился Роман Филиппович.
Петр не ожидал такого ответа. Он думал, что тесть начнет защищать Сазонова, и приготовился, как всегда, обвинить его в преднамеренной несправедливости. Но неожиданно пришлось поджать губы. Роман Филиппович заметил замешательство зятя и достал из кармана пачку «Казбека».
— Давай-ка закурим.
Неторопливо попыхивая папиросой, он продолжал:
— Не в том дело, Петр, кто перед кем извиниться должен. Извиниться не трудно. Важно другое: верит каждый из нас в коллектив или нет? В коллективе, я понимаю, должно быть все едино. Индивидуализм, он к добру еще никого не приводил.
— Индивидуализм? — поморщился Петр. — Словечко-то какое мудреное.
— И амбиция вдобавок, — сказал Роман Филиппович.
— При чем тут амбиция, — обиделся Петр. — Характер у меня такой.
— Характер, говоришь? — пытливо переспросил Роман Филиппович. — А у Юрия что же, извиняюсь, характера нет? Он вон как с отцом на собрании сразился! Но из дома не убежал. Спор, конечно, у них и сейчас идет, но в открытую, без всякой тайной злобы. А у нас что? — Роман Филиппович с натугой вздохнул. — У нас и спора вроде большого нет, а злость, хоть в вагоны грузи. Как хочешь, Петр, нельзя нам дальше так жить. Родня мы с тобой или нет, скажи на милость?
Чуть ощутимым движением воздуха лодку медленно относило к берегу. В отстоявшейся зеленоватой воде играли крупные голавли. Они все время увивались возле лодки, словно старались подслушать, о чем говорят люди. Петр не выдержал, выхватил изо рта недокуренную папиросу и со злостью бросил ее в нахальных рыб. Дубков прищурился и, взявшись за весла, опять вывел лодку на середину старицы.
— А еще, Петр, я вот что хочу тебе сказать, — начал он после длительной паузы. — Переходи-ка ты жить обратно на Семафорную. И тебе с Лидой удобнее, и нам с матерью повеселей будет.