Риммины мысли перебил дежурный со станции Луговой. Он сообщил, что сборный отправил, и попросил план движения на последующее время. Отложив письмо, Римма склонилась над графиком.
Вскоре, как и предполагал старший диспетчер, забила тревогу Степная. Туда пришли один за другим два тяжеловесных состава. Заполнили все пути. А с локомотивами получилась неувязка. В запасе оказался один. Второй был только на подходе. Но Римма держалась бодро. Ее даже обрадовала такая ситуация.
— Слушайте, Стрепетов! Срочно формируйте состав тысяч на семь. И поднимайте Мерцалова.
— Так он же двух часов не спит!
— Знаю. Давайте его к селектору.
— Это, пожалуйста!
Услышав заспанный голос Мерцалова, Римма первым делом осведомилась о здоровье, о настроении. Как бы между прочим пожаловалась на собственную скуку. А потом уже начала о деле. Говорила она ласково, давая понять, что делает все это только из уважения к нему, Пете.
— Ладно, поведу! — послышалось в репродукторе. Но тут шум коммутатора забил слова, оттеснил их куда-то. Римма заволновалась:
— Кто мешает? Вот привычки! Слушай, Мерцалов? Петя?
— Да, да, поведу, говорю. Только давай зеленую улицу, лады?
— Конечно! От Степной до Черного Яра обеспечу. Но чтобы к трем десяти был на скрещении с пассажирским. Понял?
— Понял. Спасибо!
«Спасибо, — вздохнула Римма. — Не мог что-нибудь потеплее». Она взяла письмо и опять ушла к окну. Прочитала наугад попавшуюся строчку: «Напрасно ты ушла, напрасно подняла бурю».
— Нет, не напрасно, — вслух произнесла Римма и тяжело вздохнула.
За окном в сонных тополях чуть слышно прошуршал ветер. Римма попыталась угадать, спит сейчас Аркадий или нет? А если не спит, то о чем думает? Ее последняя прогулка с ним опять закончилась плохо. Просто какое-то наваждение. Сперва вроде все было нормально. Уже в сумерках, отказавшись от машины, они возвращались из дома отдыха вдвоем. Свернули на песчаную косу, разожгли костер из сухого камыша и долго любовались, как пляшут в темной воде языки огня. Потом она сидела у Аркадия на коленях и он говорил, что больше ни за что ее от себя не отпустит. А потом, Римма даже не помнит, как это получилось, разговор зашел о недавнем происшествии с Мерцаловым. И Аркадий стал обвинять ее чуть ли не в угодничестве перед Кирюхиным. Странно, как будто у нее нет никакой самостоятельности. И вообще, сидеть целоваться и тут же говорить такие вещи…
Прижавшись щекой к оконной створке, Римма подумала снова: «А все-таки спит он или не спит?» Ей захотелось, чтобы Аркадий пришел сюда в диспетчерскую. Хотя бы на немного, на одну минуту. «Нет, нет, только не сейчас. Сейчас я наверно плохо выгляжу». Она достала круглое зеркальце и поднесла к лицу. Лицо, как всегда, было красивым, несмотря на усталость. И только возле глаз, это могла заметить лишь она, Римма, обозначились робкие лапки морщинок.
В тополях опять прошуршал ветер и затих. Римме вдруг стало холодно. Не потому, что ее коснулось свежее дыхание всколыхнувшегося за окном воздуха. Нет. Ее встревожила наступившая тишина. Какая-то она была глухая и тяжелая.
Закрыв окно, Римма ушла к столу. Где-то далеко в степи, рассекая лучом прожектора темень, мчался тяжеловесный. В графике он значился девятьсот десятым. Из репродуктора доносились сообщения, что рейс проходит нормально. Одно только беспокоило Римму: чем ближе подходил поезд к Черному Яру, тем явственнее вырисовывался разрыв с графиком во времени. Разрыв, конечно, был незначительный, на каких-нибудь десять-пятнадцать минут. Но для встречи с пассажирским это имело большое значение. К тому же с каждым новым перегоном опоздание не уменьшалось, а увеличивалось.
И вот послышался тревожный голос дежурного из Черного Яра:
— Ну как, товарищ диспетчер? Отправлять пассажирский или держать?
Римма сидела, как на иголках. Она злилась и на себя за то, что связалась с этим тяжеловесом, и на Петра, который не выполнял уговора. А главное, мучило ее то, что нельзя было вызывать Петра, не дав ему положенного отдыха.
— Отправляйте!!!
Поджав губы, она подумала: «Попробую встретить в Тростянке». Но расчеты не оправдались. Петр подвел свой поезд к Тростянке раньше, чем пришел туда пассажирский. Дежурный Тростянки докладывал:
— Не могу пропустить девятьсот десятый. Даю остановку.
— Давайте! — скомандовала Римма и с такой силой черкнула в графике, что даже порвала бумагу.