Только пройдя несколько миль от места смерти и разбитых надежд, он развязал одеяла и устроился на ночь. С рассветом он встал и поел. На четвертый день он дошел до маленького пустынного поста в конце железнодорожной ветки на Саскачеван. Через час он выяснил, что Рукки Мак-Табб не бывал в Ле-Па уже около двух лет. Никто не видел его с ребенком.
В ту же ночь служебный поезд отходил в Этомами на главную линию, и Билли не стал тратить времени на размышления о том, что ему оставалось делать. Он отправится в Монреаль. Если маленькой Изабеллы и там нет, тогда, значит, она где-нибудь в пустынных равнинах с Мак-Таббом. Он вернется и разыщет ее, хотя бы ему пришлось потратить на это всю жизнь.
Дни и ночи длилось путешествие, и в течение этих дней и ночей Мак-Вей мечтал об одном — не найти ее в Монреале. Если благодаря какой-нибудь случайности Изабелла открыла Мак-Таббу перед смертью свою тайну, тогда его последняя надежда рухнет. Он не подумал тратить время на покупку нового костюма. Из-за этого он мог пропустить поезд.
На нем все еще была его обычная одежда, даже меховая шапка. Чем дальше он продвигался на восток, тем с большим удивлением поглядывали на него люди. Он попросил проводника сбрить ему бороду, но волосы оставить длинными. Его мокасины и кожаные штаны вытерлись и порвались, и на его куртке из оленьей шкуры тоже было немало дыр, как и на толстом свитере с Гудзонова залива. Перенесенные им удары судьбы оставили глубокие морщины на его лице. Что-то в его внешности, помимо его странной одежды, заставляло людей не раз оглядываться на него. Женщины, более наблюдательные, чем мужчины, замечали в его глазах следы глубокого горя. По мере приближения к Монреалю он все больше и больше сторонился людей. Когда поезд остановился на большом вокзале в центре города, он вышел и пошел по улицам по направлению к холму Мон-Рояль.
Было около часу дня, и он ничего не ел с утра. Но он и не вспоминал о голоде. Двадцать минут спустя он был у начала той улицы, на которой жила Изабелла. Он проходил мимо всех этих каменных и кирпичных домов, прячущихся за прочными оградами. С тех пор, как он был здесь, тут не произошло никакой перемены. На полдороге до вершины холма он увидел старого садовника, украшающего плющом старинную пушку у проезжей дороги.
Он остановился и спросил:
— Не можете ли вы мне сказать, где живет Генри Лекур?
Старый садовник минуту посмотрел на него с удивлением, не отвечая. Потом сказал:
— Лекур? Генри Лекур? Вон его дом за той красной каменной стеной. Вы хотите видеть его дом или самих Лекуров?
— И то и другое, — сказал Билли.
— Генри Лекур умер три года назад, — сообщил садовник. — Вы, может, родственник?
— Нет, нет! — крикнул Билли. Он постарался задать следующий вопрос твердым голосом: — А тут есть еще кто-нибудь? Кто тут есть?
Старик покачал головой:
— Не знаю.
— Есть тут маленькая девочка… четырех… пяти лет, с золотыми волосами?
— Она только что, когда я выходил, играла в саду, — ответил садовник. — Я слышал ее и ее собаку…
Билли не слушал больше. Поблагодарив старика, он быстро пошел вверх к красной каменной стене. Раньше, чем он дошел до чугунных ворот, он тоже услышал детский смех, и сердце его бурно забилось. Он раздавался именно за этой стеной. В нетерпении он просунул мокасины в трещину стены и взобрался на нее. Он заглянул в большой сад, и в десяти шагах около густого кустарника он увидел девочку, играющую с куклой. Солнце озаряло ее золотые волосы. Он слышал ее радостный смех, и на минуту лицо ее повернулось к нему.
В это мгновение он забыл все и с громким радостным восклицанием соскочил на другую сторону стены.
— Изабелла… Изабелла… моя маленькая Изабелла…
Он уже был около нее — на коленях — сжимая ее жадными руками. Девочка так испугалась, что смотрела на него молча, едва дыша, не произнося ни звука.
— Ты не помнишь меня… не помнишь меня? — чуть не плакал он. — Маленькая Тайна… Изабелла…
Он услышал какой-то звук, странный сдавленный крик и поднял глаза. Из-за куста вышла женщина с лицом белым, как снег, и смотрела на Билли Мак-Вея. Он пошатнулся, так как не сомневался, что на этот раз он сошел с ума. Ведь это был призрак Изабеллы Дин. Ее голубые глаза сияли, глядя на него так, как в ту далекую ночь на краю снежной равнины.
Он не мог заговорить. Он сделал шаг к стене, вытянув вперед руки, не понимая сам, что делает, и наконец выговорил ее имя, как произносил его сотни раз, сидя ночью у одиноких костров. Голод, горе, недели болезни, почти нечеловеческие усилия, с какими он добирался до хижины Мак-Табба, и теперь сразу эта цивилизация — все вместе окончательно подкосило его силы. Долгие дни он жил благодаря нервному напряжению, теперь оно вдруг спало, и он почувствовал слабость и дурноту. Он старался превозмочь эту дурноту, уносившую последние остатки сил его истощенного тела, но несмотря на все его усилия залитый солнечным светом сад вдруг потемнел в его глазах.
В это мгновенье призрак вдруг стал действительностью. Он уже поворачивался к стене, когда Изабелла Дин назвала его по имени. В следующую минуту она была уже рядом с ним и крепко сжимала его руки, снова и снова повторяя его имя. Слабость и дурнота в один миг прошли, но вместе с тем явилось сознание, что ему надо уходить назад… через стену.
— Я бы не пришел… но… я… я… думал, что вы… умерли, — сказал он. — Они сказали мне, что вы… умерли. Я рад… рад… но я не пришел бы…
На минуту она почувствовала на своей руке тяжесть его тела. Она читала на его лице все — голод, страдания, болезни… В эти мгновения Билли не видел удивительного взгляда, озарившего ее лицо, не видел света, загоревшегося в ее глазах.
— Это умерла мать индейца Джоэ, — услышал он ее слова. — С тех пор мы все время ждали… ждали… ждали, маленькая Изабелла и я. Я была на Севере, на могиле Давида, я видела, что вы сделали, и прочла, что вы выжгли на доске. Я знала… придет день, и вы вернетесь ко мне. Мы ждали… вас…
Ее голос перешел в шепот, но Билли слышал его, и его дурнота прошла окончательно — он видел солнечный свет в волосах Изабеллы и сиянье ее глаз и лица.
— Я так жалею… так жалею, что сказала… про вас… что вы… убили его, — продолжала она. — Вы помните, я сказала… если мне станет лучше…
— Да.
— И вы думали, — если мне станет лучше, вы должны уйти и вы обещали… и сдержали обещание. Но я не кончила. Тогда это казалось мне нехорошо. Я хотела сказать… даже тогда… что мне жаль… и что если мне станет лучше, вы должны когда-нибудь вернуться ко мне… когда-нибудь… и тогда…
— Изабелла!
— И тогда… вы можете повторить мне то, что вы сказали мне когда-то давно на снежной равнине.
— Изабелла… Изабелла…
— Вы понимаете, — сказала она мягко. — Вы понимаете… это еще не теперь… может быть, только через год. Но и теперь…
Она придвинулась немного ближе.
— Вы можете поцеловать меня, — сказала она. — И потом поцелуйте маленькую Изабеллу. И мы не пустим вас никуда далеко. Здесь так одиноко… нам так ужасно одиноко в городе… и мы так рады, что вы приехали, так рады…
Голос ее перешел в шепот, и наконец его прервало рыдание. Билли открыл объятия, притянул ее к себе и услышал, как она продолжала шептать:
— …рады… так рады… так рады, что вы вернулись к нам!
— И я… могу… остаться?
Она подняла к нему сияющее нежностью лицо.
— Если вы все еще хотите… меня, — прошептала она, — тогда оставайтесь.
Наконец он поверил. Но говорить он не мог. Он наклонился к ней, и минуту они простояли так, а из-за куста до них доносился радостный смех маленькой Изабеллы.