Все это происходит в пороге. Едва они успели закрыть дверь.
Медленно двигаясь к постели, они избавляются от элементов своей одежды. Туфли, носки, рубашка, блузка. Все это осталось у порога.
— Когда ты успел все здесь наладить? — спрашивает Диана, вздыхая в возбуждении.
— Попросил соседа помочь, когда мы уйдем…
Томас заносит руки под юбку и впивается в ягодицы Дианы. Она дотрагивается до его ширинки и сжимает напухший бугор.
— Да, — вздыхает Диана. — еще!
Брюки слетают с Томаса. Диана, в одном нижнем белье, больше похожая на слегка чахлую проститутку, изнемогает от желания раздеться полностью и отдаться мужу. Но Томас дразнит ее. Маринует. Он медленно охватывает ее грудь, поглаживая соски, и продолжает целовать в морщинистую шею.
Томас говорит.
Диана слушает.
— Встань ко мне спиной и выгнись… — шепчет он.
Она повинуется. Треугольная спина, перевязанная лифчиком, искривляется дугой, уходит в ноги, разделяется на упругие половинки персика. Он прижимает ладони к ним и медленно раздвигает. Томас целует ее. Целует в лопатки, позвоночник и поясницу. Он наклоняется. Диана, прижатая к стене, вздыхает лаской.
Томас вспоминает чердак. Как он прижимал ее к опорной балке. Задирал ей юбку и заносил между ног пальцы. Как он опускался вниз, отодвигал ткань трусиков и выставлял язык. Он вспоминает вкус, вспоминает тонкие складки, перебираемые языком. Он всегда любил смотреть на нее сзади.
Томас наклоняется ниже, едва заметно проводя двумя пальцами по ткани ее трусиков. На обратном пути он незаметно просунул два пальчика в нее. Диана вздрогнула, издав слабый стон. Она мокрая. Безмерно мокрая. Томас пьянеет и вдыхает аромат своей жены. Но не тот. Совсем не тот. Томас вытягивает пальцы. Полоска слизи тянется от них к ногам Дианы.
Сперма.
— Кто тебя трахал, шлюха?
— Ты, Томми, ты меня трахнул!
Томас поднялся, резко разворачивая Диану лицом к себе.
— С кем ты трахалась, шлюха?!
— Ч… что?
Он протягивает ей два пальца.
— Ты вся в сперме, сука! Кто тебя трахает?!
Закаленное возбуждение пропадает. Они медленно приходят в чувства. Нет, это не романтика. Это вечер псих-больных, решивших, что они здоровы.
— Томми, это не то…
— Это сперма! — Томас напряжен. — Тебя кто-то трахнул.
— Томас…
— Кто? Ты изменяешь мне, скотина?
Томас кричит на молчаливую Диану. Она краснеет и тянется к простыне, чтобы прикрыться. Пальцы невольно сжимаются в кулак, один за другим, словно Томас последовательно нажимал на клавиши пианино.
— Не надо, пап.
Раздался грохот. Диана неподвижно стоит напротив Томаса. Его правая рука прижата к стене.
— Твою мать, — говорит Томас. — На что я надеялся…
Он медленно садится на край кровати. Диана поспешно одевается и отворачивается от него.
— Рассказывай…
— Томас, что тебе рассказывать?
— Ты же сама знаешь.
Она включила свет и села на ту же кровать с другой стороны.
Измена — рискованное блюдо корейской кухни. Что-то вроде сушеных тараканов или хвостов змей. Не для всех. Для изысканных гурманов. Может как вернуть любовь к обычной пище, так и навсегда ее убить.
В комнате стоит тишина, но они слышат отчетливый треск. Они не подают вида. Они оба знают. Знают, что это скрипит дом, в котором они жили. Что скоро крышу чердака снесет ветрами, балки прогнуться и его наполнит вода. Они знали, что он прогибается под тяжестью времени. Знали, но молчали об этом.
Атмосфера начала густеть. Воздух становился плотным. Головокружение — менее приятным.
— А что мне еще оставалось, Томас… После смерти Элли… Я ждала поддержки от тебя, ждала любви и ласки. Но ты пропал, Томас. Пропал не только из этого дома, но из моей жизни. А я, как ни крути, женщина. Да, потрепанная временем, да, не такая сексуальная, как когда-то, но все-таки женщина. Мне хотелось чувствовать себя любимой и красивой. Я также хотела получать оргазмы. Я не виновата в том, что ребенок, которого я носила в животе практически целый год, разодрал всю меня, выжал все соки и умер… Я любила ее.
— Я тоже ее любил, Диана. И до сих пор люблю. Как и тебе, мне ужасно не хватало поддержки. Я может и был раньше каким-то отчаянным, рискованным, смелым. Но я же человек! Человек, Диана! Не робот… Я тоже чувствую и тоже хочу быть любимым. Но только я не плакал при тебе, потому что старался быть сильным. От этого наверное и стал бесчувственной мразью.