— Я не могу… У меня не получится…
— Но ты ведь знала, на что идешь, не так ли?
— Знала.
— Тогда расслабься, а если не выйдет я могу с этим тебе помочь. Нужно?
Диана кивает.
Ковбой Дэнни. Счастливчик Дэнни. Он нежно берет Диану за руки и помогает ей встать. Он разворачивает ее и наклоняется раком. Тонкая полоска трусиков, врезающаяся в ее промежность и скрывающая самое сладкое, была отодвинута. Он вставляет ей и чувства сразу же накрывают Диану.
Томаса нет — он в прошлом.
6
Паника. Четыре утра не такое уж заманчивое время, чтобы проснуться от кошмаров. Однако Томас открывает глаза. Он глубоко дышит. Совсем недавно его тело разрывали на куски какие-то дикие птицы, похожие на воронов, но только более мрачные. Они не кружили вокруг него, не издавали ехидных звуков — они просто вцепились в плоть и начали есть ее. Струи крови бились ключом из его живота, рук и ног, но убежать было невозможно. Тело стало тяжелым, едва гибким и невероятно медленным. Томас барахтался в спецэффектах красного тумана и замедленной съемки, пока птицы-людоеды нагло вытаскивали его кишки и растаскивали по всей округе.
— Мм, как же вкусно, — говорила одна птица.
— Это божественно, — с набитым ртом отвечала вторая.
— А может проснуться? — спросила третья и все остальные с удивлением оглянулись на нее, хором закричав:
— Что?!
И Томас проснулся.
Головная боль бестактно бьет по внутренней стороне черепа. Какое-то невнятное чувство стыда и угрызений совести разгорается в его горле. Эта комната кажется подозрительной. Или он что-то сделал не так, что-то забыл?
Он забыл свои обещания.
Бросив взгляд на фотографию на стене, он понял, что он ощущает чувство присутствия кого-то еще…
— В твоей голове… — напевала Элли и хихикала.
Нет, другого. Если сказать вернее, чувство отсутствия.
Томас с размаху хлопает по тому месту, где согласно порядку вчерашнего засыпания лежал Итон, но вместо мягкой и теплой плоти, которая замычала бы после этого и зашевелилась, он чувствует твердость продавившегося дивана. Итона нет. Теперь он уверен в этом.
— А может его не было никогда, пап?
— Ты проснулась? Спи давай.
Томас с трудом отгоняет сон от глаз и дряхлого тела. Он чувствует себя так, будто несколько экскаваторов проехались по нему, при этом его засыпали песком, раздавили голову, и видимо кто-то из работяг решил его обоссать. Но куда же он мог пропасть, этот загадочный Итон Спаркс. Удивительный Итон Спаркс.
Итон Спаркс — Бог Итонов Спарксов.
Даже если Итона зовут не Итон Спаркс.
Томас поднимается на ноги и решает почесать задницу. Несколько раз прибалдев, он подносит указательный и средний пальцы к носу и аккуратно нюхает. На лице вырисовывается гримаса отвращения.
— Да этот чудак видимо посрать пошел, — шепчет он сам себе на пути к туалету.
Он дергает ручку толчка. Дверь открывается и он произносит шепотом:
— Эй, Итон! Ты срешь?
Молчание, значит, сам Томас может зайти и сделать свои дела. Он просачиваются в приоткрытую щелочку между дверью и проемом, находит толчок, поднимает крышку и начинает ссать. Блаженное чувство кайфа прокатилось от яиц от кадыка. Мурашки заставили вздрогнуть лобковую и грудную волосню. По какой-то неведомой привычке, он поворачивает голову налево, в сторону ванной, и прижимает ее к плечу.
Сначала все было ок, но когда Томас зевнул и открыл глаза, он еще и обосрался.
Шаткое, темное пятно, до боли знакомое, до ужаса неузнаваемое. Нет, это что-то бледное, что-то чужое и сломанное. Это не Итон Спаркс. Итон Спаркс жив. А эта мошонка, висящая на веревке, просто ужасный сон. Это сон во сне. Может быть, в еще одном сне.
Сон эти или не сон, но висельник выглядит вполне реально.
Нет, он смутно похож на Итона, но это не Итон.
— А кто еще это может быть, папуль?
— Твою мать. Нет, это сон. Это сон! Это сон! Это сон…
Томас начинает отчаянно тереть глаза и бить себя по лицу.
— Это сон это сон это сон это сон это сон это сон!
Шлепки следуют друг за другом — Томас хреначит пощечины одна за другой и как будто даже радуется этому. Он щипает себя за ноги и бьет кулаком по лбу, но он не открывает глаза и не просыпается. Сквозь туманную пелену и два нависающих века не проглядывается потолок.
— Пап, это не сон…
— Твою мать.
Томас сжимает зубы. Сильно. Ему кажется, что слезы вот-вот порвут его щеки и вырвутся наружу мощным безжалостным потоком, таким, каким обычно поливают заключенных. Но он не заплакал, и даже когда дал себе слабину все равно не заплакал. Почему-то при мысли о том, что он не может дать волю чувствам, или же чувств этих просто нет, ему стало легче.