Мария Иосифовна Белкина
Скрещение судеб
© Белкина М.И, наследник, 2017
© ООО «Издательство АСТ», 2017
Вместо предисловия
Скрещение судеб – ведущий мотив романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго»: на фоне войн и всеобщих бедствий герои встречаются, расстаются, теряются и вновь сталкиваются. Пастернак писал, что так хотела земля под их ногами и небо над их головами… К подобным скрещениям героев недоверчиво отнеслись современники поэта, Набоков желчно иронизировал над частыми совпаденьями в «Докторе Живаго». Но жизнь – самый великий автор. И это хорошо знала Мария Белкина, назвавшая свою книгу о Цветаевой «Скрещение судеб».
На первых же страницах книги перед нами подобное скрещение судеб – своего рода ключ к последующему повествованию.
Начало 1940 года. Зима. Поздним вечером у памятника Тимирязеву у Никитских ворот случайно встречаются Борис Пастернак, критик Анатолий Тарасенков и будущий автор книги – Мария Белкина. После нескольких незначащих фраз поэт сообщает Тарасенкову, что в Москву инкогнито приехала Марина Цветаева. Он предлагает им познакомиться. Для Тарасенкова, собиравшего по крупицам ее стихи, поэмы, прозу, – это огромное потрясение. Затем они обсуждают трагические события последних дней. Арест Мейерхольда, жестокое убийство его жены, актрисы Зинаиды Райх, в собственной квартире. Мария Белкина здесь пока только слушатель, свидетель. Она недавно вышла замуж за Тарасенкова, Пастернака знает только по отдельным публикациям, о Цветаевой тоже слышала крайне мало. Но она чувствует, что присутствует при важном событии. Она запишет этот разговор, с него начнутся долгие, длиною во всю ее жизнь, отношения с Цветаевой. Мария Белкина запишет, что ответила тогда Пастернаку, что слышала, будто бы напали на след убийцы; была арестована домработница Мейерхольдов… Спустя годы, в разговоре с Ариадной Эфрон (они подружились после возвращения Ариадны из Туруханской ссылки), Белкина вспомнит о том, как впервые услышала от Пастернака о появлении Цветаевой в СССР, как они обсуждали смерть Зинаиды Райх, – и неожиданно Ариадна ответит ей, что именно в этот момент, когда эти трое стояли у Никитских ворот, в камеру на Лубянке, где она сидела, втолкнули домработницу Мейерхольдов. Как она в ужасе рассказывала об изувеченном теле Зинаиды Райх, как не могла понять, что от нее хотят следователи. Этот сюжет выглядит как картина из фильма. И Мария Иосифовна всегда рассказывала подобные истории как живые, такими они и оставались в памяти.
Вот таким плетением связей, судеб и событий движется повествование этой необычной книги. Так происходят встречи и разлуки Марии Белкиной с главными героями – Мариной Цветаевой, Георгием Эфроном (Муром) и Ариадной Эфрон.
Темная сталинская эпоха была особенно богата на совпадения и скрещения, которые, как волны, то прибивали, то отбрасывали людей друг от друга. Мария Белкина рано научилась чувствовать и понимать внутренний язык событий, тайный смысл пересечений, свершающихся в ее судьбе.
«Скрещение судеб» – это не мемуары и не роман из жизни Цветаевой, не исследование и не документальное повествование – это яркий и очень личный рассказ Белкиной о своем времени, о попытке Марины Ивановны, ее семьи и детей выжить в невозможных обстоятельствах. Его отличает не только исповедальной тон, но, что важно в этой книге, – на читателя не давит авторитет мемуариста, который порой склонен кого-то награждать восторженными отзывами, а кому-то давать резкие оценки.
Такой рассказ получился в результате ее сложного пути к «Скрещению судеб». Мария Белкина долго не решалась писать о Цветаевой. Сначала надеялась, что это сделает ее муж – Анатолий Тарасенков, но он умер в 1956 году. Была уверена, что книгу напишет Ариадна Эфрон, но ее воспоминания о матери заканчивались отъездом в эмиграцию, то есть 1922 годом. Мария Белкина еще долго оглядывалась, ожидая достойнейшего.
В середине семидесятых книга стала складываться не только из ее собственных воспоминаний, но из записей «уходящей натуры», сохранившихся писем и архивов. День за днем Мария Иосифовна обходила свидетелей последних двух лет жизни Цветаевой в Москве и тех, кто знал ее еще в двадцатые годы. В самом начале работы ей очень хотелось уйти, исчезнуть из повествования, чтобы ее, как автора, вовсе не было видно, – слишком несоизмеримым казался ей собственный и цветаевский масштаб. Но в какой-то момент она ясно почувствовала, что тогда этот текст лишится чего-то очень существенного, поняла, что сможет дать читателю полную картину происходящего только через собственное свидетельство, сквозь свою личную историю.