Старый дом кряхтит, под порывами ветра трясутся и стучат ставни, и где-то над головой, на чердаке слышен странный хруст. Анна прислушивается и поднимает глаза к потолку. Пани Зофья, только что дремавшая под звуки телевизора, вдруг перехватывает ее взгляд и стягивает наушники.
— Что там? — спрашивает она, и сразу же делает безапелляционное заявление. — Мыши! Мыши-мыши…
— Я не полезу на чердак в такую темень, — сразу же заявляет Анна. Ее двойной подбородок трясется от негодования.
— А я и не прошу, — отвечает пани с немалой долей ехидства. Ей нравится, что «служанка» звереет от одного только слова «мышь». — Просто хочу сказать, что необходимо купить отраву.
— Я куплю.
— Нет, мы купим.
Пани никому не доверяет свой кошелек. Цены меняются так быстро, что уследить невозможно, а сверять каждый раз чеки слишком утомительно. И еще пани просто обожает появляться на людях в своей любимой шляпке и со служанкой. Каждая такая прогулка напоминает выезд коронованной особы, расточающей любезные улыбки направо и налево. Жаль только, что лавка слишком близко, всего через две улицы.
Купить отраву — минутное дело, но пани Зофья превращает покупку в ритуал. Она долго беседует с продавцом, внимательно выслушивая его объяснения. Рассматривает разноцветные пакетики, сдавливает их пальцами, прислушиваясь к чему-то, и, наконец, выбирает три «самых надежных». Продавец божится, что это «отличный выбор, и ни одной мыши не останется ни только в доме, а даже и у соседей».
— Гляди у меня, Йожик, — грозит пальцем пани, — если обманул, самого заставлю мышей вылавливать, собственноручно.
Йожик подмигивает Анне:
— Она может. Суровая дама.
Поздним вечером, уложив пани в постель, Анна берется за приготовление мышиной приманки. В инструкции сказано, что для борьбы с крысами нужно сделать шарики с ядом из вареного яичного желтка. А вот для мышей — наоборот, протравить зерно. Невинные кристаллики напоминают сахар.
«Нужно надеть перчатки», — думает Анна, и тут же об этом забывает, услышав очередной вопль из спальни:
— Анка, дзивка, где мой стакан с сахарной водой на ночь?
Няня наливает в высокий стакан воду из чайника, открывает сахарницу и на мгновение застывает, рассматривая содержимое. Жалость к себе, подавляемая целый год, прорывается наружу превратившись в жалость к несчастным пушистым зверькам, которым грозит мучительная смерть. Какое-то оцепенение охватывает все ее тело, туманит разум. Она хочет набрать сахар, но рука с ложечкой сама тянется к отраве. Анна щедро зачерпывает кристаллики, целых три ложечки и тщательно размешивает в стакане. Не забывает и добавить сахару. Потом ставит стакан на блюдечко и прикрывает его вышитой салфеткой. Неслышно ступая мягкими тапочками, пани не любит, когда топают, Анна заходит в спальню и ставит стакан на ночной столик. После чего уходит к себе и ложится в постель.
В два часа ночи, никто не будит Анну ужасным криком, она просыпается сама. Удивленно смотрит на часы, пугающая тишина дома кажется ей зловещей. В спальне тихо, не слышно даже дыхания пани, никто не раскачивает кресло, только ночник сиротливо светит своей желтой лампочкой, почти не дающей света.
Пани Зофья лежит неподвижно. Анна осторожно протягивает руку и, коснувшись холодного лба, одергивает ее. Ей кажется, что она коснулась глыбы льда. Пани Зофья мертва и, судя по всему, уже несколько часов.
— Боже мой, — в ужасе шепчет Анна, — что же я наделала?
Неминуемое наказание кажется ей неотвратимым. Она хватает стакан с водой и уносит его в кухню, чтобы смыть все улики. Но там, в ярком электрическом свете замечает, что жидкости не убавилось ни на миллиметр, стакан полнится до верхней белой полоски, как и заведено. Пани не пила отраву, она умерла сама, потому что время ее пришло. Но Анну продолжает трясти. Все ее толстое короткое тело дрожит словно в ознобе, напряжение последних месяцев выходит холодным потом. Она вновь возвращается в спальню и включает верхний свет. Старуха мертва, в этом нет сомнений. По разглаженному смертью лбу ползет муха, но ее больше некому согнать.
Анна уходит в гостиную и сидит там в кресле, не имея сил вызвать «Скорую». Ветер стучит ставнями, на чердаке скребется мышь, счастливо избежавшая гибели. И слышится среди этих звуков еще один — скрип-скрип…