Первая пора страсти и безграничного счастья была уже позади, и способность холодно мыслить вернулась. Выводя на бумаге историю своей жизни, Ганс отдался воспоминаниям и снова задумался о прошедшем. Он, казалось бы, должен был наслаждаться последними лучами догорающего счастья, но не мог. Ганс спрашивал себя, что ещё нужно его душе, но не находил ответа. Он думал, что в жизни с Тессой найдет долгожданное упокоение, но ожидания его оказались неоправданными. Душа рвалась куда-то прочь.
Мысли Ганса работали в бесконечном цикле. Молодому человеку казалось, будто бы ещё пара минут, и он найдет ответы, поймет, как жить дальше, почему он здесь, зачем он живет в этом мире, но нить мысли вдруг обрывалась, и приходилось вновь возвращаться к началу.
Какой бы красотой ни обладала душа, внутренняя духовная работа всегда должна находить выход в деятельных началах – это понял Ганс. Но в чем же он мог проявить себя? Он знал, что в сердце дремали нескончаемые, могущественные силы добра и любви, но не знал, как их применить. Юноша вспомнил жизнь в Париже, гастроли, концерты…
Тех людей, которых он встречал, всегда интересовала только внешность. Нет, не темные или светлые волосы, длинный или короткие нос – их интересовало лишь то, как человек держит себя в обществе, много ли он рассказывает свежих сплетен, в каких домах бывает, с кем находится в дружеских отношениях, соблюдает ли все, до мельчайшего, правила этикета. Он готов бы был отдать всю свою любовь и доброту, но… было некому её отдавать.
Тогда юноша снова подумал о Тессе. Жгучий трепет в сердце по отношению к этой девушке уже сменился на нежную привязанность. Ганс умом понимал, что поступает правильно, оставаясь рядом с ней, но душа требовала чего-то другого, а чего – он не знал.
Ему было страшно осознавать, что чувства его к Тессе превращаются в долг, банальную обязанность. Это камнем лежало на его сердце, мешая ощутить полноту счастья.
Отбросив тяжелые мысли, юноша вдруг будто бы очнулся ото сна и, отодвинувшись от окна, через которое в комнату лился бледный свет луны, потер кожу на лбу, ставшую ледяной.
Пройдя к столу, Ганс бесшумно отодвинул его немного к окну, зажег свечу и, сев так, чтобы свет не попадал на спящую девушку, принялся писать. Он не пропускал ни одного события из тех, которые мог припомнить. Стараясь писать предельно честно, юноша не пропускал и некоторых зверских сцен, присутствовавших в его жизни. Он не хотел напугать свою супругу, он просто хотел доверить ей то, что тревожило его душу долгие годы.
Проведя так остаток ночи, с рассветом юноша спустился на первый этаж на кухню, чтобы сготовить нехитрый завтрак. Когда все было сделано, Ганс прошел в гостиную и, отыскав среди бумаг свои старые записи нот, присел на диван и разложил листы перед собой на столе.
Просмотрев в очередной раз ровные нотные сточки, юноша представлял, как будет звучать мелодия. Он не раз слышал её в своем воображении, но никак не мог записать на бумаге. Ему казалось, что не хватает какой-то ничтожной мелочи, но из-за этой именно мелочи музыка получается мертвой.
Просидев некоторое время в попытках переделать написанное, юноша отложил ноты в сторону и откинулся на спинку дивана, потерев уставшие глаза. Вдруг он услышал мелодию. Ганс открыл глаза и обернулся, но тут же понял, что мелодия слышалась не извне, а из глубины его сознания. Тогда Ганс прикрыл глаза и, приложив ладошки к ушам, сосредоточился. Мелодия звучала так ясно, была так проста, но вместе с тем нежна и глубока…
Ганс мысленно прокручивал мотив, пока не убедился в том, что он окончательно запомнен. Только после этого юноша взял в руки карандаш и нотную бумагу и начал писать пьесу на черновую. Тема была закончена. Ганс с удовлетворением осмотрел бумагу. Юноша был превосходным скрипачом – чтобы выучить нудные упражнения и этюды ему требовалось несколько минут, тогда как другие музыканты тратили часы, его руки будто бы составляли единое целое с инструментом: пальцы, скользя по грифу всегда вставали в нужную позицию, его слух был обострен до такой степени, что мог различать малейший шорох, малейшее отклонение тональности. Но вместе с тем, Ганс играл только чужие произведения, поэтому не мог чувствовать себя вполне удовлетворенным игрой на скрипке. Юноша зачастую не находил в чужой музыке того, что волновало его именно в этот момент. Прочитав множество теоретических книг, подкрепленный во мнении несомненным талантом скрипача, Ганс хотел было написать свой каприс. Он следовал советам сухой теории, вроде бы делал все правильно, но музыки не получалось. Точнее, получалась, но не та, которую желал юноша.
И вот прошло несколько лет, и ноты сами легли на бумагу. Ганс знал наверняка, что будет в следующем такте, сколько пауз и смен тональности будет в его собственном произведении. Нашедший то вдохновение, которого так часто не хватает людям, деятельность которых связана с искусством, Ганс, быстро водя карандашом по бумаге, моментальными движениями пытался запечатлеть возникший в сознании образ.
Мерно утекали секунды, минуты, часы, а Ганс продолжал писать пьесу. Он чувствовал эту музыку, ведь она была отражением жизни.
Оторвавшись, наконец, от нот, Ганс посмотрел на часы и увидел, что уже далеко за полдень. Испугавшись, что оставил Тессу надолго одну, юноша бесшумно поднялся по ступенькам на второй этаж и, приоткрыв дверь, просунул голову в образовавшуюся щель.
Тесса держала в руках написанные за ночь скрипачом бумаги и вдумчиво читала. Ганс, хорошенько подумав о том, что написал, не хотел уже давать девушке читать эти строки, но было поздно. Он легонько постучал в дверь и вошел в комнату.
Тесса отложила исписанные листы в сторону и взяла чистую бумагу и угольный карандаш. Положив лист на одеяло, она неровными буквами вывела: «Расскажите о Париже. Хорошо ли там?»
Ганс присел на край кровати и улыбнулся, прочитав.
«Почему вы говорите мне «вы», Тесса?» – спросил Ганс.
«А вы почему?» – написала ответ девушка, и оба они рассмеялись.
«Ганс, расскажи мне о мире. Ты много где бывал, а я почти всю жизнь провела здесь…» – написала после некоторой паузы Тесса.
Юноша пересел к изголовью кровати так, чтобы девушка могла устроиться у него на плече и читать все, что он напишет, после чего начал долгий рассказ. Он говорил об архитектуре, об особенностях парижской кухни, о красоте города в целом, о культуре, о выставках и галереях. Тесса с любопытством следила за его мыслями, плавно переходящими одна в другую. Ганс изредка отрывался от бумаги и заглядывал в лицо девушки, улыбался, потому что видел в её глазах снова засиявший огонь жизни.
«О боже, как бы мне хотелось побывать там! Мы ведь обязательно поедем в Париж, когда я встану на ноги?» – спросила Тесса, когда Ганс окончил свой рассказ.
«Непременно», – ответил Ганс.
Он, слегка придерживая за подбородок, приподнял её голову и поцеловал в лоб, затем поднялся и хотел было идти, но Тесса удержала его за руку.
«Пожалуйста, не оставляй меня одну… – написала девушка, – мне страшно».
«Отчего тебе страшно?» – спросил Ганс.
«Мне кажется, будто на меня что-то смотрит… Будто оно следит за мной из окна, через щели между досками на потолке. А когда я хочу встать с кровати, оно будто бы поджидает под ней, чтобы схватить меня за ноги…» – написала Тесса и устремила дрожащий взгляд на мужа.
«Это нечто есть смерть», – пронеслось в голове у Ганса, но, сохраняя самый спокойный вид, он улыбнулся и обнял Тессу за плечи.
«Наверное, это из-за ветра. Не более. – Успокоил он, потом добавил, – Я хочу сыграть тебе одну вещь… Подожди, я спущусь за скрипкой».
Тесса кивнула и, натянув одеяло до подбородка, сжалась в комок.
Ганс в пару шагов спустился по лестнице, схватил скрипку и нотную бумагу, после чего взбежал по ступенькам наверх и плотно прикрыл за собой дверь. Положив ноты на стол, юноша вскинул инструмент на плечо и начал играть. Тесса, по-прежнему свернувшаяся в калачик под одеялом, внимательно вслушивалась в музыку.