- Ты убийца! Безумец! Убийца! И ничто более! – кричал Ришаль.
И Ганс даже сквозь закрытые веки видел его фигуру. Режиссер продолжал говорить. Он повторял одно и то же, путал слова, кричал, потом неожиданно переходил на шепот. Он пытался выудить самые сокровенные тайны из сердца юноши и раздавить, растоптать все, что было для него некогда дорого.
Ганс изо всех сил старался погрузиться в музыку. Мелодия захватывала его и на некоторое время помогала не слышать настойчивого голоса режиссера, подкрепляемого хором других голосов. От этой какофонии разрывалась голова. Ганс не мог долгое время сосредотачиваться на каком-то определенном голосе, но отчетливо слышал обрывки фраз: «… за что?», «… убийца!», «… не починить», «…безумец».
Голоса сплетались, соединялись в один общий хор, в котором нельзя было слышать единства, в котором нельзя было выделить что-то конкретное. Этот хор звучал, словно шум моря, в голове юноши и невозможно было разделить это пугающее единство.
Сквозь разбитые стекла в рубку начали проникать первые лучи солнечного света. Ганс продолжал играть. С наступлением утра голоса понемногу стали стихать. Образ Ришаля растворился вместе с уходом темноты. Обессилев после бессонной ночи, Ганс прислонился спиной к стене, крепко прижав к груди скрипку и смотрел сквозь небольшой иллюминатор, как медленно поднимается над рекой солнце, освещая знакомые трубы, дома, крыши…
Потом взгляд юноши пал на рюкзак. Будто бы ухватив какую-то призрачно скользнувшую в сознании мысль, Ганс ползком добрался до рюкзака и раскрыл его. На дне дорожной сумки юноша обнаружил часть денег, взятых им, неизвестно для чего, из Парижа. Теперь скрипач знал наверняка: чтобы забыть часть прошлого, ему надо было избавиться от этих денег.
Первым порывом юноши было – утопить рюкзак в реке, но чуть погодя, он подумал, что эти деньги могут принести пользу кому-нибудь другому, если не принесли пользы скрипачу.
Подняв с пола футляр, Ганс перевернул его и заметил, что по крышке растянулась тонкая трещина. Не придавая этому особого значения, Ганс сложил скрипку, протер глаза, закинул рюкзак за спину, поднял застегнутый футляр и направился к выходу. Цепляясь за борта, юноша выбрался с баржи и спрыгнул на землю. Прежде чем направиться туда, куда задумал Ганс, юноша решил заглянуть все же на старый чердак.
Поежившись от холодного утреннего воздуха, Ганс обернулся на право и, продолжая идти рядом с рекой, наблюдал за тем, как медленно разлетается клочками туман над водой.
Знакомые улочки вереницей разбегались от старой пристани. Ганс оглянулся ещё раз на высокие заводские трубы, после чего свернул направо и углубился в городские поселения.
Ганс шел мимо главной площади, а люди спешили мимо юноши, мало обращая внимания на незнакомого бедняка. У каждого из прохожих были свои мысли, свои цели, свои желания. Ганс первый раз остро почувствовал пропасть, распахнувшуюся за прожитые годы между ним и людьми. Ему было страшно находиться теперь среди толпы. Юноше казалось, будто бы он слышит мысли каждого, кто проходит по улице.
Вот, например, мужчина, одетый в идеально сидящий темно-серый костюм, спешно шел по улице, время от времени глядя на циферблат часов. Подмышкой он держал небольшую папку, по-видимому с документами. Но спешил и опаздывал он не на важную для его службы встречу. Ему обязательно надо было успеть в гости к своей престарелой матери до того, как к ней придет подруга. Но, судя по тому, как быстро и судорожно билось его сердце, время уже вышло. Ганс слышал, как тяжело дышит этот запыхавшийся от долгой и быстрой ходьбы человек, как разливается кровь по его жилам. Для юноши этот незнакомец был скорее не человеком, а некоей материей, сплетенной из сотни разных оттенков звучания.
Переведя взгляд с мужчины, который уже успел скрыться за поворотом, Ганс посмотрел на полноватую женщину в годах. Она была одета в строгое темно-синее платье и прихрамывала на правую ногу. Её пухлые пальцы сжимались на ручке небольшой, аккуратной трости. За холодно-спокойным выражением лица женщины сложно было прочитать, какое горе постигло её несколько часов назад. Приютив в своем доме племянницу, приехавшую из отдаленной деревни, женщина и не предполагала, чем закончится это предприятие. Воспитанная на французских романчиках девушка моментально вообразила себя героиней одного из этих, с позволения, шедевров и, обнаружив сердечную привязанность со стороны старого мужа тетки, не замедлила с выдумкой романтических образов и подробностей их запретной любви. А теперь, когда этот позор, это клеймо постигло женщину, она медленно прихрамывая, шла по улице, в надежде, что прогулка поможет выработать в голове лучший выход из ситуации.
Вздохнув, юноша отвернулся и тут же удивленно распахнул глаза. Чуть поодаль, под самой сенью сбросивших уже листву деревьев стояла молодая девушка. Через несколько секунд к ней подошел юноша, старательно пытавшийся спрятать лицо за высоким воротом плаща. Но, сколько бы он не пытался, было определенно ясно, что эти двое влюбленных втайне от родителей встречаются под этими деревьями уже не впервые.
Сердце Ганса болезненно сжалось. Юноша жадно следил за тем, как девушка робко взяла под руку своего кавалера, что-то взволнованно шепча ему на ухо. Закрыв глаза, он вдруг представил, как ждет у парка, время от времени, поглядывая на часы. Вдруг из-за поворота показывается знакомый силуэт. Ганс спешно прячет часы и поспешными шагами направляется навстречу девушке. Тесса, радостно улыбаясь, бросается ему на шею, крепко обнимая и повторяя, как она рада, наконец, видеть юношу.
В этот момент Ганс приоткрыл глаза и вздохнул. Пара медленно удалялась от него. С завистью Ганс наблюдал, как весело им вместе, как они проводят долгожданные часы, забыв обо всем, как светлы и ясны их лица, как они наслаждаются кратковременным счастьем… Не в силах больше смотреть на чужое счастье, когда ноги изрезаны в кровь осколками собственного, Ганс отвернулся и, поборов сдавивший горло спазм, быстрыми шагами направился прямиком к чердаку.
Поднявшись по ветхим ступенькам, юноша пробрался под крышу. Решето кровли было пронизано слабым светом, проникавшим с улицы. Подобно мореходу, вернувшемуся на родные земли из долгого плавания, Ганс дрожащей рукой провел по запыленным доскам и, дрожа, прижался спиной к печной трубе. Из груди вырвались сжатые потоки воздуха, наподобие истерического смеха или рыдания…
В следующий момент, вскочив с пола, Ганс бросился отыскивать ящики с бумагами. Найдя стопку писем среди хлама, грудами хранящегося на чердаке, он с трепетом прижал их к груди, а потом, закрыв глаза, глубоко вдохнул, стараясь уловить запах бумаги и угля.
Он развернул верхнее письмо и принялся читать. Бумага была испещрена не только ровными строчками, выведенными рукой скрипача, но и витиеватыми буквами, написанными Тессой. Проведя пальцем по знакомым до боли, родным строчкам, Ганс принялся было читать, но текст вдруг стал расплываться перед глазами. Мир потерял четкость и правильность своих форм. Крупная слеза вдруг сорвалась с ресниц юноши и круглым жирным пятном растеклась по бумаге. Тут же оборванным, грязным рукавом Ганс вытер покрасневшие от напряжения и бессонницы глаза.
Словно в лихорадке юноша принялся перечитывать все бумаги. Тут была вся история его жизни, его мысли и чувства. Ганс перечитывал одни и те же строчки раз за разом, пытаясь найти хоть где-то зацепку, давшую бы ему ответ на единственный вопрос: когда сломалась жизнь? Когда вдруг все пошло не так?..
И тогда в первый раз Ганс подумал о себе, не о своей душе, а о своей человеческой сущности. Всю свою жизнь он хотел посвятить музыке, хотел через свою душу передать всем людям истины жизни. Но он никогда не задумывался о собственном благополучии. А ведь юноше просто хотелось дарить любовь и получать её в ответ, учить чувствовать и слышать, а взамен учиться понимать и сопереживать…