Казалось, скрипка сама чуть движется в его руках, подставляясь под смычок,то присасываясь к нему струнами, удерживая, то чуть отталкивая. Альберт ощутил как мурашки, поднимаясь по спине, устремились к затылку, он не чувствовал ног. Даже рук он, казалось, не чувствовал. Ошеломленный, он замер, тяжело дыша от нахлынувшего волнения.
-Альберт... Если вы не заняты, зайдите ко мне минут через десять, - маэстро стоял у входа в оркестровую яму, держа пальто на сгибе локтя и пристально глядя на Берта.
Алекс Горски руководил оркестром бессменно последние семь лет. Альберту казалось, что маэстро его недолюбливает и терпит только из-за безотказности и работоспособности. Горски стоял в своем кабинете лицом к окну, в ответ на приветствие Альберта, только кивнул не поворачиваясь. На несколько мгновений повисла невыносимая тишина. Наконец, маэстро заговорил:
-Альберт, вы служите в оркестре почти девять лет. Ваш очередной контракт подходит к концу, вы помните это? - маэстро развернулся и сел за стол, жестом приглашая Альберта присесть.
Альберт уже давно был готов к этому разговору, но сердце предательски бухало где-то за ушами, а ноги отказывались сгибаться в коленях и опускать тело в кресло. Кое как присев, Альберт приготовился выслушать весть об увольнении.
-Все эти эти годы вы провели за вторым пультом, - маэстро говорил ровно, без нажима и без неприязни, но Альберту хотелось только одного: услышать главную фразу и выйти, наконец, из этого давящего кабинета.
-Я принял решение перевести вас за первый пульт. К началу действия следующего контракта вы должны быть готовы. Справитесь?
Альберт был оглушен. Ему продлевают контракт, более того, его ставят в число первых скрипок. Он не мог поверить в реальность происходящего, ему хотелось себя ущипнуть. Выйдя из кабинета дирижера, Альберт чувствовал себя легче, выше ростом, моложе. Последующая репетиция была волшебна, смычок Альберта извлекал звуки так легко и проникновенно, что Альберт едва сдерживался, что бы ни закрыть от удовольствия глаза. Он даже не сразу понял, что играет не на том инструменте. Его старинная, стоящая целое состояние, скрипка именитого итальянского мастера, так и осталась сегодня лежать в своем футляре.
Глава третья. Бойтесь своих желаний...
Алекс спешил домой, сообщить новость Софи, но застал её в слезах. Их пёс, Блек, сегодня утром неожиданно выбежал из дома, вылетел на дорогу и почти сразу попал под колёса такси. Когда Софи привезла его к ветеринару, Блек уже не дышал.
--Что мы скажем Виктору? Он так его любил. – Софи рыдала не переставая.
Но больше Альберт волновался не за сына, он уже большой мальчик, мужчина, а вот Софи... Ей нельзя волноваться... С её сердцем совершенно нельзя волноваться.
Софи забеременела через месяц после свадьбы. Она была так хороша в своём бремени, что сияла изнутри каким-то мягким светом, как богоматерь с икон. Она стала матерью много раньше, чем родился ребенок. Она ощущала себя мамой еще неродившегося малыша настолько всецело, так отдавалась материнству, что её сердце не справилось с рождением мертвого малыша. Софи корила себя то за малое, то за слишком большое количество прогулок, за выпитый пару раз кофе, чудовищно разбавленный молоком, за просмотр слишком страшного фильма и за чтение слишком трогательной книги во время беременности. Первый сердечный приступ она перенесла через две недели после родов, второй через три месяца. Психологи не помогали совсем. Психиатры помогали, но превращали Софи в бесцветную статую. Однажды Альберт не выдержал, практически силой заставил Софи поехать с собой на гастроли в Киев. Из Киева он вернулся один, Софи осталась еще на месяц, чтобы помочь Виктору восстановиться после операции на позвоночник. Виктору тогда было четырнадцать. Шанс, что его возьмут в семью в таком возрасте и с таким заболеванием был ничтожен, но именно он запал в сердце Софи. Может быть помогая этому, потерянному в жизни мальчику, Софи исцеляла не только его раны, но и свои. Как ни пугали их в детдоме, но никаких проблем с адаптацией и притиранием друг к другу в их семье не случилось, уже после месяца проживания втроём им казалось, что они были вместе всегда.
Новость о продлении контракта и повышении немного улучшила настроение Софи, и она так и уснула, всхлипывая в его объятьях. Следующие две недели Альберт репетировал как сумасшедший, отложив всех учеников и приходя домой уже затемно. Софи, вынужденная остаться одна, за эти две недели серьезно осунулась. Альберт решил сбавить накал репетиций, тем более, что в них не было особой нужды. Алберт был полностью готов и уверен в себе. Никогда игра не приносила ему такого удовольствия, впервые он ощутил себя большим, чем просто музыкант, он почувствовал дыхание музыки, ее волшебство. Скрипка больше не казалась Альберту старой. Как он ни старался, он не мог найти те трещины, что видел тогда, в начале. Он покрыл инструмент специальным маслом и удивился преображению. Скрипка больше не выглядела дряхлой или дешевой. В ней появилась та гармония линий, которая отличает штучные, уникальные инструменты. А звук... этот звук был таким чистым и ярким, что Альберт уже не мог понять, как раньше мог играть на чем-то другом. В нем появилась такая уверенность в себе, что периодически он внутренне тормозил собственные мысли, когда всерьез думал о своей гениальности.
В большие гастроли по Европе, Берт поехал уже концертмейстером. Маленькая Лара Лин, неудачно упала и сломала руку.
Его Лара… Когда она подошла к нему после выступления и с детской непосредственность обняла, Берт опешил. Он уже начал привыкать к одобрительному похлопыванию коллег, и к увеличившемуся количеству поклонников, но похвала от Лин… это было очень неожиданно. И неожиданно для самого себя он пригласил ее в кино. И неожиданно она согласилась. Более дурацкого и банального места для свидания было трудно придумать. Он ругал себя за такую тупость и вообще за то, что куда-то вздумал пригласить эту выскочку. Она же ему даже не нравилась. Альберт не задумывался о разнице в возрасте, он не был самонадеян и самолюбив, он просто знал себе цену. Высокий, хорошо сложенный, с яркими синими глазами и мужественным лицом, Берт всегда имел успех у женщин и фотографов. Он был красив… красив без жеманства и позерства, той особой спокойной мужской красотой. Альберт был востребован и как модель, уже имея несколько постоянных рекламных контрактов с известными производителями концертной одежды для мужчин, и даже однажды рекламировал мужской парфюм с говорящим названием «Опера» для косметического дома средней руки. Он любил говорить об этом так: «Самый простой в моей жизни метод зарабатывания денег», но никогда не считал это чем-то важным для себя.
Они смотрели французскую комедию и смеялись до боли в животах, а потом гуляли, и Лара рассказывала о своей жизни так просто и иронично, что почти захотелось простить ей свою зависть. Почти… Зависть поднялась в нём снова вместе с членом, когда, тем же вечером, они занимались сексом в её, на удивление крошечной, квартирке. Берт вбивал в это мягкое, податливое, почти детское тело, скопившуюся ненависть, вдалбливая свою зависть в живот этой маленькой женщины. Ему нравилось, что тут, на наспех разложенном диване, он сильнее, здесь он был ведущим, а не она, здесь он пользовал, брал, заставлял подчиняться. Почти без ласк, наскоро поцеловав, он поставил её в коленно-локтевую, чтобы она не увидела превосходства и ликующего презрения на его лице. Он так и не понял тогда, понравилось ли ей. Ему было плевать.
А на утро, испугавшись и устыдившись сотворенного, он принес ей букет цветов и пригласил на свидание снова, теперь уже в ресторан, как и положено нормальному мужчине за сорок.
Они стали встречаться почти в открытую, пошли слухи, но Альберту было плевать. Он чувствовал себя победителем, дрессировщиком, приручившим дикого зверя. В один из их вечеров Лара рассказала ему, что тот секс после кино был вторым сексом в её жизни. А еще через пару месяцев Берт понял, что увлекся Ларой по-настоящему.