– Пожалуйста, входите, – сказала я. – Мне так жаль, так жаль…
– Чего вам жаль, дитя? – спросил он, приблизившись к кровати. Только сейчас я обратила внимание на резное изножье, а за ним на люстру в соседней комнате. Да, отель «Империал», настоящий дворец.
На шее у старца висел какой-то медальон, а его сюртук, неровно свисавший с плеч, был подбит черным бархатом. Белая борода была аккуратно расчесана.
Стефан не шевельнулся. Я посмотрела на Стефана, а он на меня. Поражение и печаль. Я увидела это даже в повороте его головы, в том, как он прислонился к стене, будто те материальные частицы, что в нем остались, познали усталость именно теперь и потеряли былую прочную связь. Он едва заметно шевелил губами, не сводя с меня взгляда.
Господин Мелникер метнулся к большому креслу, обитому синим бархатом, и подвинул его к графу, в комнате было много позолоченных стульев на неизменных витых ножках в стиле рококо.
Граф уселся на почтительном расстоянии.
До меня донесся приятный аромат.
– Горячий шоколад, – сказала я.
– Да, – подтвердила фрау Вебер и передала мне чашку.
– Вы так добры. – Я вцепилась в скрипку левой рукой. – Поставьте, пожалуйста, блюдце там.
Старик рассматривал меня с восхищенным изумлением, точно так на меня смотрели пожилые мужчины, когда я была маленькой девочкой, точно так на меня однажды смотрела старая монахиня в день моего первого причастия. Я прекрасно помнила ее сморщенное лицо, восторженное выражение. Это случилось в старой больнице Милосердия, той самой, что потом снесли. Монашка была одета во все белое, она тогда сказала: «В этот день ты сама чистота». Меня взяли в тот день на визиты, как было принято делать в день первого причастия. Куда я задевала те четки?
Я увидела, что чашка с шоколадом дрожит в моей руке. Я бросила взгляд направо, на Стефана.
Сделала глоток из чашки, шоколад был ни холодный, ни горячий, как раз такой, как надо. Я выпила всю чашку густого и сладкого шоколада со сливками и улыбнулась.
– Вена, – произнесла я. Старик насупился.
– Дитя, вы обладаете поразительным сокровищем.
– Да, сэр, – сказала я. – Я знаю, Страдивари, Большой Страд, а это фернамбуковый смычок.
Стефан сощурился. Он был сломлен. Как ты смеешь?
– Нет, мадам, я имел в виду не скрипку, хотя я впервые в жизни вижу такой прекрасный инструмент, его не сравнить с теми, что я когда-либо продавал или покупал. Я имею в виду ваш дар музыканта, ту музыку, которую вы исполняли перед отелем, ту музыку, которая выманила нас на улицу. Это было… безыскусное наслаждение. Вот какой дар я подразумевал.
Я испугалась.
– Так и должно быть. Разве ты сможешь повторить это одна? Без моей помощи? Да, ты вернулась в собственный мир, утянув с собой скрипку, – ну и что? У тебя все равно ничего не выйдет. Ты бесталанна, ты воспользовалась моим волшебством и воспарила вверх, а теперь ты снова ползаешь. Ты ничто.
– Посмотрим, – сказала я Стефану.
Остальные переглянулись. К кому я обращаюсь в пустом углу?
– Назовем его ангелом, – сказала я, глядя на графа и показывая в угол. – Вы видите, кто стоит там, видите ангела?
Граф оглядел комнату. Я тоже и увидела в первый раз роскошное трюмо с раскладными зеркалами, от которого пришла бы в восторг любая женщина, оно было гораздо лучше, чем то, что стояло у меня в доме. Я увидела восточные ковры в голубых и оранжевых тонах; я вновь увидела тонкие светлые занавеси, закрывавшие окно под парчовым шелком с фестонами.
– Нет, дорогая, – сказал граф. – Я никого не вижу. Позвольте, я назову вам свое имя. Быть может, и я стану вашим ангелом?
– Вполне возможно, – сказала я, переводя взгляд со Стефана на старика с большой головой и волнистыми волосами.
У него были такие же холодные голубые глаза, как у молодого Мелникера. Он обладал какой-то жемчужной белизной, свойственной старому возрасту, даже глаза у него были обрамлены белыми ресницами, но взгляд сохранился острый, осмысленный.
– Вполне возможно, мне понадобится лучший ангел в вашем лице, ибо тот ангел, по-моему, плох, – сказала я.
– Как ты можешь так лгать. Ты крадешь мое сокровище. Ты разбиваешь мое сердце. Ты примкнула к тем, кто заставил меня так страдать.
И снова губы призрака не шевельнулись, и ленивая поза не переменилась, одно сплошное бессилие и потерянная смелость.
– Стефан, я не знаю, что для тебя сделать. Если бы я только могла совершить что-то тебе на благо…