Ксандер снова вышел на улицу с тарелкой, на которой лежал сэндвич, и банкой энергетика. Он рухнул в кресло напротив меня.
Я сидела в тёмных очках и под широкой шляпой, поэтому делала вид, что не смотрю на него, в то время как мои глаза незаметно изучали его широкие плечи, мощную грудь, большие руки, крепко сжимающие сэндвич.
— Что пишешь? — спросил он. — Новая песня?
— Ага. Называется «Мой отпуск испорчен большим самоуверенным громилой».
Он рассмеялся.
— Спой мне.
Я бросила взгляд на страницу, испещрённую хаотичными каракулями, включая подозрительно много К. Смутившись, перевернула лист.
— Я ещё работаю над этим.
— То есть ты сама пишешь свои песни?
— Да. Не то чтобы лейбл позволял мне записывать их.
— Почему нет?
Я сжала губы и начала снова водить карандашом по бумаге — теперь уже рисовала спирали, а не буквы.
— Не хочу об этом говорить.
— Ладно.
Но слова всё равно сорвались с губ.
— У них всегда есть какие-то чертовски нелепые причины, и половина из них противоречит друг другу! Эта песня слишком кантри, а эта недостаточно кантри, эта не будет коммерчески успешной, а эта не соответствует бренду… Это так бесит!
— Я думал, ты не хочешь об этом говорить.
— Такое чувство, что никто не слушает меня, когда я в комнате! — выпалила я. — Я всегда знала, что для успеха нужно не только мечтать по-крупному, но и идти на компромиссы. Надо слушать тех, кто лучше разбирается в продажах. Надо говорить «да» их требованиям. Подписывать их контракты. Петь их песни. Быть удобной — особенно если ты женщина. Мужчина выдвигает условия — он босс. Женщина делает то же самое — она капризная дива. Или ещё хуже.
Над головой пролетела стая птиц, громко кудахча. Я проводила их взглядом, пока они не исчезли за верхушками деревьев, выстроившись в идеальную V-образную формацию.
— Какие бы условия ты выдвинула?
— Ну, во-первых, я бы хотела записывать свои песни. Во-вторых, выбирать продюсеров. Хотела бы больше участвовать в разработке обложек альбомов, клипов, постановке хореографии… Но я боюсь отстаивать себя, — призналась я. И вдруг осознала, что говорю об этом совершенно незнакомому человеку то, чего не могла сказать даже Вагсу. — Чувствую, что превратилась в нечто такое, чем никогда не хотела быть. И что мне это не нравится. Но если я скажу это вслух, то буду казаться неблагодарной.
— Хотеть участвовать в собственной карьере — это не неблагодарность.
Ксандер отложил тарелку в сторону и сложил руки на груди. Его длинные ноги были вытянуты перед ним, скрещенные в щиколотках.
— Я знаю, но у них вся власть. Они владеют мной и всей моей музыкой. Контракт заканчивается, и все давят на меня, чтобы я подписала новый. А я не знаю, что делать.
— Звучит так, будто тебе просто нужно послать их всех к чёрту и петь то, что хочешь. Я бы так и сделал.
Я покачала головой.
— Ты не понимаешь, как это работает. Мне уже двадцать девять. Если я начну перечить, они просто найдут следующую девочку, которая поёт за пару долларов на местной ярмарке. Таких сотни в каждом маленьком городе. Таких же красивых, талантливых и голодных до успеха, как я была когда-то.
Он пожал плечами.
— Значит, это тот риск, на который ты должна быть готова.
— Это не только мой риск. Я рискую не только собой, но и всеми, кто на меня работает. Я отвечаю за слишком многих людей.
Как всегда, когда я начинала думать обо всём этом, у меня начинало ныть в животе.
— Если меня выкинут с лейбла, что будет с ними?
— Они же не твои дети.
— Для меня они почти как семья. Они рассчитывают на меня. Оставить людей, которые в тебе нуждаются — это эгоистично и предательски.
Он слегка наклонил голову.
— Кто тебе это сказал?
Отец, подумала я.
— Не важно, — сказала вслух. — Но я не могу просто взять и разрушить всё.
— Тогда, похоже, цена твоего выбора — отказ от собственного видения и работа по указке лейбла. — Он вытянул руки и сложил их за головой. — Я бы так не смог.
— А в армии ты приказы не выполнял? — парировала я.
— Выполнял. Но это другое. Я хотел быть полезным для своей команды.
Я резко выпрямилась, вцепившись в подлокотники кресла.
— А ты думаешь, я о чём говорю? Это не только про меня! — Я сжала зубы и продолжила: — И хватит с этими разговорами про «цену славы». Я не прошу убрать все минусы и оставить только плюсы! Я просто хочу, чтобы мои песни значили для меня так же много, как для того, кто их слушает.
Голос стал твёрже:
— Я хочу, чтобы все те ублюдки, которые говорят, что я не заслуживаю своего места, подавились своими словами.