— Муж говорит глупости. Вы поняли, что он сказал?
— Нет.
— Он говорит, что Балестриери за мной ухаживал.
— Балестриери действительно любил говорить мне комплименты и даже немного пошутить — в общем, он изображал из себя галантного кавалера. Но и только. Больше ничего. Знаете, профессор, — добавила она, говоря о муже так, словно его здесь не было или он был неодушевленным предметом, как раньше делала это Чечилия, — мой муж очень, очень хороший человек, но он все время работает головой — вы видите, какие у него глаза. Целый день он перемалывает в голове свои мысли, перемалывает, перемалывает и вдруг выдает вот такое!
Я взглянул на мужа, который сидел молча, подавленный и расстроенный, и только ворочал своими полными ужаса глазами да подбирал пальцами хлебные крошки; и тут передо мной вдруг блеснула догадка, которая делала вполне объяснимой его столь легко вскипевшую ярость. А именно: он нюхом чувствовал, что между Балестриери и Чечилией что-то было, по крайней мере он понимал, что Балестриери питал к ней отнюдь не отцовские чувства. И именно это он и выкрикнул в лицо жене, которая поспешила подставить на место дочери себя, заявив, что ее муж, будучи ревнивым, воображал, будто Балестриери ухаживал за ней.
Оставалось узнать, почему мать пожелала скрыть от меня настоящий смысл его слов. Чтобы не довести до моего сведения это обвинение, казавшееся ей постыдным и безосновательным? Или потому, что у нее, как говорится, было рыльце в пушку и она извлекала выгоду из небескорыстной щедрости Балестриери, пусть даже и
— Он говорит, что идет гулять, — сказала мать, тоже подымаясь. — И я должна идти с ним. Мы немного пройдемся, потом я отведу его в кино и там оставлю, потому что в четыре открывается магазин. Да, профессор, подумать только — человек в таком состоянии, но что делать,
— И ты хочешь, чтобы я поверил, будто такие родители способны ворчать по поводу того, что мы слишком часто видимся?
Я увидел, как она поднялась и, не говоря ни слова, принялась убирать со стола. Это был ее способ отвечать на щекотливые вопросы. Но я стоял на своем:
— Ты хочешь, чтобы я поверил, будто такой отец и такая мать действительно способны ворчать по этому поводу?
— А что в них такого особенного, в моем отце и матери?
— Ничего особенного. Как раз все очень обычно.
— Что ты хочешь этим сказать?
— А то, что они показались мне не такими уж строгими.
— И тем не менее они ворчали из-за того, что я слишком часто у тебя бываю.
— Может быть, отец и ворчал, но мать — нет.
— Почему мать — нет?
— Потому что твоя мать знала о Балестриери. И если она не ворчала по его поводу, чего ради она должна ворчать из-за меня?
— Я уже говорила тебе, что она ничего не знала.
— А если она ничего не знала, зачем тогда она сегодня неправильно передала мне смысл сказанного твоим отцом?
— Как это?
— Ты что, думаешь, я ничего не заметил? На самом деле отец сказал, что Балестриери ему не нравился, потому что он ухаживал за тобой, а мать решила заставить меня поверить, будто Балестриери ухаживал за ней. Разве не так?
— Ну, допустим, так.
— А тогда я тебя спрошу: если твоя мать действительно не знала о твоих отношениях с Балестриери, какой ей был смысл заставлять меня думать, будто Балестриери ухаживал за ней?
— Да потому, что это правда.
— Что правда?
— Я действительно велела Балестриери поухаживать за мамой, чтобы она не заметила, что он влюблен в меня.
— Очень умно и очень хитро. И твоя мать поверила, что Балестриери ухаживает за ней?
— Еще как поверила!
— Но отец, конечно, нет, правда?
— Да, отец не поверил.
— Почему?